Читая Монтеня

ности". Это одно из выражений известного скептицизма, пирро-

низма (по имени древнего философа-скептика Пиррона) Монтеня,

считающего, что судить даже о самом достоверном следует с

очень большой осторожностью. " Самый мудрый человек в мире на

вопрос, что он знает, ответил, что знает только то, что он ни-

чего не знает. Большая часть того, что мы знаем, представляет

собой лишь ничтожную долю того, что мы знаем." Чтобы правильно

понять суть монтеневского скептицизма, не нужно воспринимать

его как оторванную от исторической эпохи философию знания

вообще. Критика Монтеня была направлена не против разума

вообще, а против средневековой схоластики, которая могла пре-

красно разрабатывать абстрактные логические схемы, но не

могла работать с конкретным знанием, не могла идти к общему

от частного, от конкретного опыта.

"В мире зарождается очень много злоупотреблений, или, го-

воря более смело, все в мире злоупотребления возникают оттого,

что нас учат боязни открыто заявлять о нашем невежестве и что

мы якобы должны принимать все, что не в состоянии опроверг-

нуть. Обо всем мы говорим наставительно и уверенно. По римско-

му праву требовалось, чтобы свидетель, даже рассказывая о том,

что он видел собственными глазами, и судья, даже вынося поста-

новление о том, что он доподлинно знал, употребляли формулу:

"Мне кажется". Начинаешь ненавидеть все правдоподобное, когда

его выдают за нечто непоколебимое. Я люблю слова, смягчающие

смелость наших утверждений и вносящие в них некую умеренность:

"может быть", "по всей вероятности", "отчасти", "говорят", "я

думаю" и тому подобные. И если бы мне пришлось воспитывать де-

тей, я бы так усердно вкладывал им в уста эти выражения, сви-

детельствующие о колебании, а не о решимости: "что это зна-

чит", "я не понимаю", "может быть" - что они и в шестьдесят

лет стали бы держаться, как ученики, вместо того, чтобы изоб-

ражать, как это у них в обычае, докторов наук, едва достигнув

десятилетнего возраста. Если хочешь излечиться от невежества,

надо в нем признаться. В начале всяческой философии лежит

удивление, ее развитием является исследование, ее концом -

незнание. Надо сказать, что существует незнание, полное силы и

благородства, в мужестве и чести ничем не уступающее знанию,

незнание, для постижения которого надо ничуть не меньше зна-

ния, чем для права называться знающим..."

На мой взгляд, в большинстве случае действительно излишней

является абсолютная уверенность в чем-либо, однако существует

возможность расммотреть этот вопрос и с несколько иной пози-

ции. Не обсуждая проблему познаваемости истины, наверное, воз-

можно оговорить достаточно корректно некое значение, приписы-

ваемое , ну, скажем, выражению "я знаю". Допустим, оно будет

означать "на том уровне возможности познания, на каком я нахо-

жусь и при использовании всех способов и средств познания, ка-

ковыми я располагаю, при наличии у меня информации и сведений

по этому вопросу определенного объема и определенной достовер-

ности, я прихожу к существованию такого-то сведения". Очевид-

но, что каждый, исходя их своих взглядов на познаваемость ис-

тины, воспримет это высказывание эмоционально, я подчеркиваю,

эмоционально, по-разному: одни вспримут его как некое более

или менее достоверное, имеющее право на существование, другие

- как нонсенс; однако, мне кажется , что некоторая четкость,

корректность в восприятии и понимании этого высказывания все

же должна появиться, что, конечно же, не решит самого вопроса

правоты агностицизма, однако, возможно, несколько облегчит за-

дачу нахождения общего языка. Кстати, к вопросу о средствах

познания мира. Монтень, как мне кажется, довольно интересно

подходит к этой теме:

" Быть может, из-за отсутствия какого-нибудь чувства сущность

вещей большей частью скрыта от нас. Кто знает, не проистекают

ли отсюда те трудности, на которые мы наталкивается при иссле-

довании многих творений природы.Не объясняются ли многие дейс-

твия животных, превосходящие наши возможности, тем, что они

обладают каким-то чувством, которого у нас нет. Не живут ли

некоторые из них благодаря этому более полной и более совер-

шенной жизнью, чем мы... Мы воспринимает яблоко почти всеми

нашими чувствами, мы находим в нем красоту, гладкость, аромат

и сладость; но оно может, кроме того, иметь и другие еще

свойства, как, например, способность сохнуть или сморщиваться,

для восприятия которых мы не имеем соответствующих чувств.

Наблюдая качества, которые мы называем во многих веществах

скрытыми, - как, например, свойство магнита притягивать железо

- нельзя ли считать вероятным, что в природе имеются чувства,

которые способны судить о них и воспринимать их, и что, из-за

отсутствия этих способностей у нас, мы не в состоянии познать

истинную сущность таких вещей. Какое-то особое чувство подска-

зывает петухам, что наступило утро или полночь, что и застав-

ляет их петь; какое-то чувство учит кур, еще не имеющих ника-

кого опыта, бояться ястреба; какое-то особое чувство предуп-

реждает цыплят о враждебности к ним кошек, но не собак и зас-

тавляет их насторожиться при вкрадчивых звуках мяуканья, но не

бояться громкого и сварливого собачьего лая; оно учит ос, му-

равьев и крыс выбирать всегда самый лучший сыр и самую спелую

грушу, еще не отведав их; учит оленя, слона и змею узнавать

определенные, целительные для них травы. Нет такого чувства,

которое не имело бы большой власти и не являлось бы средством

для приобретения бесконечного количества познаний. Если бы мы

не воспринимали звуков, гармонии, голоса, это внесло бы нево-

образимую путаницу во все остальные наши знания. Ведь, кроме

непосредственных показаний каждого чувства, мы извлекаем мно-

жество сведений, выводов и заключений о других предметах путем

сравнения свидетельств одного чувства со свидетельствами дру-

гого. Мы установили какую-нибудь истину, опираясь и сообразу-

ясь с нашими пятью чувствами, но, может быть, для достоверного

познания ее, самой ее сущности, нужно было бы получить согла-

сие и содействие не пяти, а восьми или десяти чувств..."

Конечно, было бы интересным обладать всеми чувствами, кото-

рые имеются вообще на Земле у представителей различных видов

животных, однако не окажется ли человек неподготовленным При-

родой, внутренее к такому , судя по всему, испытанию! И если

верить учению Пифагора о переселении душ и индийским теориям,

то, может быть, и удастся обладать (по очереди) всеми сущест-

вующими чувствами. Жаль, конечно, что это наверняка не прине-

сет усиления комплекса средств познания...

"Протагор утверждал, что в природе нет ничего, кроме сомне-

ния, и что обо всех вещах можно спорить с одинаковым основани-

ем и даже о том, можно ли спорить с одинаковым основанием обо

всех вещах; Навсифан заявлял, что из тех вещей, которые нам

кажутся, ни одна не существует с большей вероятностью, чем

другая, и что нет ничего достоверного, кроме недостоверности;

Парменид утверждал, что ничто из того, что нам только кажется,

не существует вообще и что существует только единое; Зенон ут-

верждал, что даже единое не существует и что не существует ни-

чего... Для нас "поступать согласно природе" значит "поступать

согласно нашему разуму", насколько он в состоянии следовать за

ней и насколько мы в состоянии распознать этот путь; все, что

выходит за пределы разума, чудовищно и хаотично. Но с этой

точки зрения наиболее проницательным и изощренным людям все

должно представляться чудовищным, ибо человеческий разум убе-

дил их, что нет никаких серьезных оснований утверждать даже

то, что снег бел (Анаксагор заявлял, что он черен). Все неяс-

но: существует ли что-нибудь или ничего не существует, знаем

ли мы что-либо или ничего не знаем, живем мы или нет... Ибо

Еврипид сомневался, является ли наша жизнь жизнью или же жизнь

есть то, что мы называем смертью."

Здесь Монтень подходит к одному из самых сложных, на мой

взгляд, вопросов философии.

"Еврипид сомневался не без основания; действительно, почему

называть жизнью тот миг, который является только просветом в

бесконечном течении вечной ночи и очень кратким перерывом в

нашем постоянном и естественном состоянии, ибо смерть занимает

все будущее и все прошлое этого момента, да еще и немалую

часть его самого. Другие уверяют, что нет никакого движения и

что ничто не движется, как утверждают последователи Мелисса

(ибо если существует только единое, то оно не может ни обла-

дать сферическим движением, ни передвигаться с места на место,

как это доказывает Платон), и что в природе нет ни рождения,

ни истлевания..." Я думаю, что на самом деле человеку познать

свое место в мире, во вселенной сложнее, наверное, чем познать

что-либо еще, так как здесь необходимо иметь представление и о

человеке, и о вселенной. Достижение знания и о том, и о другом

я считаю достаточно проблематичным для человека. Признаю, что

история человечества и философии знала великих, по-настоящему,

людей, которые были способны сделать разного рода попытки пос-

тижения бытия, удачные и не очень. Человечество обязано им

очень многим. Однако, даже не говоря о достижениях цивилиза-

ции и прочих условиях, влияющих на степень познания человека и

вселенной, а ведя речь только о разуме человеческом, мне ка-

жется, и ,скорее всего, это чисто интуитивно, что человек да-

леко не до конца реализовал свои собственные возможности в

познании мироздания и самого себя же. На мой взгляд, должно

быть возможным более близкое приближение к истине, чем те уче-

ния, которые уже имеют место быть. Этому же может способствовать

также и современное представление о физической природе вещей и

тому подобные знания. Возможен так же и вариант, когда такое

знание уже было приобретено человечеством, но это учение либо

не дошло до наших дней, либо рефлексия его была не до конца

полной.

Зная о приверженности Монтеня идеям скептицизма, можно было

бы говорить и о некой склонности его к восприятию идей агнос-

тиков, однако это не совсем так:

"Я убеждаюсь, что философы-пирронисты не в состоянии выра-

зить свою основную мысль никакими средствами речи; им понадо-

бился бы какой-то новый язык! Наш язык сплошь состоит из со-

вершенно неприемлемых для них утвердительных предложений,

вследствие чего, когда они говорят "я сомневаюсь", их сейчас

же ловят на слове и заставляют признать, что они, по крайней

мере, уверены и знают, что сомневаются. Это побудило их искать

спасения в следующем медицинском сравнении, без которого их

способ мышления был бы необъясним: когда они произносят "я не

знаю" или "я сомневаюсь", то они говорят, что это утверждение

само себя уничтожает, подобно тому как ревень, выводя из орга-

низма дурные соки, выводит вместе с ними и самого себя.

Этот образ мыслей более правильно передается вопросительной

формой: "Что знаю я" - как гласит девиз, начертанный у меня на

коромысле весов".

Эти слова Монтень заимствовал у Сократа, часто имевшего

обыкновение говорить: "Знаю, что ничего не знаю". Таким обра-

зом, пирронизм "Опытов" представляет собой критику старого

мышления и служит способом доказательства того, что разум че-

ловека обнаруживает себя в беспредельном разнообразии своих

возможностей. Монтень не отказывается от познания мира и исти-

ны, скептицизм его не имеет абсолютного характера. Различие

теорий, мнений, их переменчивость и непостоянство говорят о

неисчерпаемости природы и мысли человека, но отнюдь не о ее

бессилии. "Нелегко установить границы нашему разуму; он любоз-

нателен, жаден и столь же мало склонен остановиться, пройдя

тысячу шагов, как и пройдя пятьдесят. Я убедился на опыте, что

то, что осталось неизвестным одному веку, разъясняется в сле-

дующем".

Пирронизм французского писателя имеет определенные черты

диалектического мировоззрения. "Разве самая утонченная муд-

рость не превращается в самое явное безумие. Подобно тому, как

самая глубокая дружба порождает самую ожесточенную вражду, а

самое цветущее здоровье - смертельную болезнь, точно так же

глубокие и необыкновенные душевные волнения порождают самые

причудливые мании и помешательства; от здоровья до болезни

лишь один шаг. На поступках душевнобольных мы убеждаемся, как

непосредственно безумие порождается нашими самыми нормальными

душевными движениями".

Открытия эпохи Возрождения резко раздвинули границы челове-

ческих знаний. Для человека средних веков, воспринимавшего мир

как геоцентристскую систему, привыкшего к строгой градации

всех общественных и духовных отношений, когда предмет и явле-

ния воспринимались неподвижно и закреплялись навсегда в ка-

ком-нибудь ряду, мир вдруг раздвинулся до непостижимой беско-

нечности и неисчерпаемости: человек словно попадал из знакомой

местности, где он все знал и мог ориентироваться, в чужую, где

ему нужно было заново обнаруживать новые точки отсчета и ори-

ентиры. Возникло множество различных миров. "Твой разум с пол-

ным основанием и величайшей вероятностью доказывает тебе, что

существует множество миров... В случае же если существует мно-

жество миров, как полагали Демокрит, Эпикур и почти все фило-

софы, то откуда мы знаем, что принципы и законы нашего мира

приложимы также и к другим мирам. Эти миры, может быть, имеют

другой вид и другое устройство. Эпикур представлял их себе то

сходными между собою, то несходными. Ведь даже в нашем мире мы

наблюдаем бесконечное разнообразие и различия в зависимости от

отдаленности той или иной страны".

Скептицизм Монтеня сыграл определенную положительную роль в

отрицании писателем различных предрассудков и веры в чудеса.

Он категорически выступает против преследования "колдунов".

"Жизнь наша есть нечто слишком реальное и существенно важное,

чтобы ею можно было бы расплачиваться за какие-то сверхъес-

тественные и воображаемые события... Каким бы безупречно прав-

дивым ни казался человек, ему можно верить лишь в том, что ка-

сается дел человеческих. Во всем же, что вне его разумения,

что сверхъестественно, ему следует верить лишь в том случае,

если слова его получают и некое сверхъестественное подтвержде-

ние. Богу угодно было удостоить им некоторые наши свидетельст-

ва, но не должно опошлять его и легкомысленно распространять

на все решительно. У меня уши вянут от бесчисленных россказней

вроде следующего: такого-то человека в такой-то день трое сви-

детелей видели на востоке, трое других - на западе, в такой-то

час, в таком-то месте, одетым так-то. Разумеется, я и себе са-

мому в этом не поверил бы! Насколько естественнее и правдопо-

добней допустить, что двое из этих свидетелей лгут, чем пове-

рить, что какой-то человек мог за двенадцать часов с быстротою

ветра перенестись с востока на запад! Насколько естественнее

считать, что разум наш помутился от причуд нашего же расстро-

енного духа, чем поверить, будто один из нас в своей телесной

оболочке вылетел на метле из печной трубы по воле духа потус-

тороннего! И для чего нам, постоянным жертвам воображаемых до-

машних и житейских тревог, поддаваться обману воображения по

поводу явлений сверхъестественных и нам неведомых. Мне кажет-

ся, что вполне простительно усомниться в чуде, если во всяком

случае достоверность его можно испытать каким-либо не чудесным

способом. И я согласен со святым Августином, что относительно

вещей, которые трудно доказать и в которые опасно верить, сле-

дует предпочитать сомнение." Монтень не признает чудес, считая

что нет ничего в природе, что выходило бы за пределы ее зако-

нов. Никакой особой силы над природой нет. Я вполне согласна с

ним, ибо разного рода происходящие чудеса возможно объяснить

и нашим недостаточно полным, а скорее, совсем не полным, зна-

нием законов природы; и тем, что при допущении идеи существо-

вании иных миров возможно воздействие законов их природы на

нашу жизнь при нашем с ними соприкосновении.

8. О МЕСТЕ ЧЕЛОВЕКА В МИРОЗДАНИИ

Монтень разрушает антропоцентризм, желание человека расс-

матривать себя как центр вселенной. Он создает новую иерархию

человека в мире. Несомненно наличие у Монтеня его стихийно-ма-

териалистического убеждения в объективности независимо от всяк-

ого сознания существующих предметов и объектов. Человек,считает

он, не автономная единица в природе, живущая по сверхъестест-

венным законам, которые полагаются неким верховным существом.

Он часть природы и подчиняется естественным законам.

"Рассмотрим же человека, взятого самого по себе, без всякой

посторонней помощи, вооруженного лишь своими человеческими

средствами и лишенного божественной милости и знания, состав-

ляющих в действительности всю его славу, его силу, основу его

существа. Посмотрим. чего он стоит со всем этим великолепным,

но чисто человеческим вооружением. Пусть он покажет мне с по-

мощью своего разума, на чем покоятся те огромные преимущества

над остальными созданиями, которые он приписывает себе. Кто

уверил человека, что это изумительное движение небосвода, этот

вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его го-

ловой светил, этот грозный ропот безбрежного моря, - что все

это сотворено и существует столько веков только для него, для

его удобства и к его услугам! Не смешно ли, что это ничтожное

и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой и

предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя власте-

лином и владыкой вселенной, малейшей частицы которой оно даже

не в силах познать, не то что повелевать ею! На чем основано

то превосходство, которое он себе приписывает, полагая, что в

этом великом мироздании только он один способен распознать

красоту и устройство, что только он один может воздать хвалу

творцу и отдавать себе отчет в возникновении и распорядке все-

ленной! Кто для ему эту привилегию! Пусть он покажет нам гра-

моты, которыми на него возложены эти сложные и великие обязан-

ности..." Сегодня, думается, уже достаточно, к счастью, утвер-

дилось представление о человеке как о части природы, и отнюдь

не центральной. Однако психология современного человека далеко

не перестролась в соответствии с этим принципом. Приведу наг-

лядный пример, хотя таких примеров не тысяча, и не две (а осо-

бенно в стране, где людям сначала приходится думать о хлебе

насущном для собственного выживания, а потом уже о братьях

меньших). Проведенные научные исследования, по недавнему сооб-

щению средств массовой информации), доказали некоторую законо-

мерность: чем больше объем мозга животного, тем оно разумнее.

Но разве тогда не варварство, не дикость истреблять китов,

мозг которых превосходит по объему даже мозг человека, считаю-

щего себя наиболее разумным представителем фауны Земли!

"По суетности того воображения он равняет себя с богом, при-

писывает себе божественные способности, отличает и выделяет

себя из множества других созданий, преуменьшает возможности

животных, своих собратьев и сотоварищей, наделяя их такой до-

лей сил и способностей, какой ему заблагорассудится. Как он

может познать усилием своего разума внутренние и скрытые дви-

жения животных! На основании какого сопоставления их с нами он

приписывает им глупость...

Когда я играю со своей кошкой, кто знает, не забавляется ли

скорее она мною, нежели я с ею!

Тот недостаток, который препятствует общению животных с на-

ми, - почему это не в такой же мере и наш недостаток, как их!

Трудно сказать, кто виноват в том, что люди и животные не по-

нимают друг друга, ибо ведь мы не понимаем их так же, как и

они нас. На этом основании они так же вправе считать нас жи-

вотными, как мы их. Нет ничего особенно удивительного в том,

что мы не понимает их: ведь точно так же мы не понимаем басков

или троглодитов. Однако некоторые люди хвастались тем, что по-

нимают их, например, Апполоний Тианский, Мелапм, Тиресий, Фа-

лес и другие.

И если есть народы, которые, как ут-

верждают географы, выбирают себе в цари собаку, то они должны

уметь истолковывать ее лай и движения. Нужно признать равенс-

тво между нами и животными: у нас есть некоторое понимание их

движений и чувств, и примерно в такой же степени животные по-

нимают нас. Они ласкаются к нас, угрожают нам, требуют от нас;

то же самое проделываем и мы с ними.

В то же время известно, что и между самими животными су-

ществует глубокое общение и полное взаимопонимание, причем не

только между животными одного и того же вида, но и различных

видов.

Заслышав собачий лай, лошадь распознает злобно ли лает со-

бака, и нисколько не пугается, когда собака лает совсем

по-иному. Но и относительно животных, лишенных голоса, мы без

труда догадываемся по тем услугам, которые они оказывают друг

другу, о каком-то существующем между ними способе общения;они

рассуждают и говорят с помощью своих движений".

Наверное, абсолютно во всех отношениях равнять кошку и че-

ловека и не следует, однако то, что все мы, и люди, и кошки

являемся частями природы (причем наиболее вредной для нее же

самой частью сегодня являемся именно мы) достаточно очевидно.

9. О БОГЕ

Но только ли природа и человек, как ее составная часть,

являются частями мироздания! Существует ли бог, а если да, то

каково оно, это божество. В период расцвета инквизиции во

Франции, давления религиозных догм Монтень открыто не мог от-

ветить на эти вопросы в "Опытах", однако позиция философа

очерчена достаточно ясно.

Монтень предлагает обзор толкований древними авторами идеи

божества и называет его гвалтом философских школ. Такая сумя-

тицы мнений оставляет у Монтеня одно сомнение - сомнение в

идее божества вообще! Монтень оказался перед противоречием:

если бог существует, он - существо одушевленное, если он су-

щество одушевленное, то он имеет органы чувств, а если он име-

ет органы чувств, то он подвержен развращающему влиянию страс-

тей. Если он не имеет телесной сущности, он не имеет и души,

а, следовательно, не может и действовать; если он имеет тело,

то он не избавлен от гибели.

Слабость человеческого разума, считает писатель, не в сос-

тоянии рационально обосновать веру, которая может быть обнару-

жена только в "откровении". "Ведь если бы это было возможно, то

неужели столько необыкновенно одаренных и выдающихся умов

древности не смогли бы силами своего ума достигнуть этого поз-

нания." Но именно поэтому, освободившись таким образом от вся-

ких отношений с верой, разум человека оказывается абсолютно

свободным, независимым в том, что касается человеческих дел.

Оторвав религиозную истину от разума и реальной жизни, Мон-

тень превращает своего бога в абстрактную сущность, не имеющую

никаких конкретных черт, вечную, вневременную, не определенную

никакими атрибутами. Объективно это привело к растворению идеи

бога в бесконечном, неопределимом, т.е. в природе, в "великом

целом". За идеей бога Монтень признает, таким образом, значе-

ние некой непостижимой первопричины. Но отделив эту первопри-

чину от всего земного и мирского, он приходит к безграничной

свободе человека в посюсторонних делах.

"Если вера не открывается нам сверхъестественным наитием,

если она доходит до нас не только через разум, но и с помощью

других человеческих средств, то она не выступает во всем своем

великолепии и достоинстве; но все же я полагаю, что мы овладе-

ваем верой только таким путем. Если бы мы воспринимали бога

путем глубокой веры, если бы мы познавали его через него само-

го, а не с помощью наших усилий, если бы мы имели божественную

опору и поддержку, то человеческие случайности не в состоянии

были бы нас так потрясать, как они нас потрясают. Наша тверды-

ня не рушилась бы от столь слабого натиска. Пристрастие к нов-

шествам, насилие государей, успех той или иной партии, случай-

ная и неожиданная перемена наших взглядов не могли бы заста-

вить нас поколебать или изменить нашу веру, мы не решились бы

вносить в нее раскол под влиянием какого-нибудь нового довода

или уговоров, сколь бы красноречивыми они ни были. С непрек-

лонной и неизменной твердостью мы сдерживали бы напор этих по-

токов.

Если бы этот луч божества как-нибудь касался нас, он прояв-

лялся бы во всем: это сказалось бы не только на наших речах,

но и на наших действиях, на которых лежал бы его отблеск; все

исходящее от нас было бы озарено этим возвышенным светом. Нам

должно быть стыдно, что среди последователей всех других рели-

гий никогда не было таких, которые не сообразовали бы так или

иначе свое поведение и образ жизни со своими верованиями - как

бы ни были эти верования нелепы и странны, - в то время как

христиане, исповедующие столь божественное и небесное учение,

являются таковыми лишь по названию; хотите убедиться в этом -

сравните наши нравы с нравами магометанина или язычника - и вы

увидите, что мы окажемся в этом отношении стоящими ниже. А

между тем, судя по превосходству нашей религии, мы должны были

бы сиять несравненным светом, что о нас следовало бы говорить:

"Они справедливы, милосердны, добры. Значит, они христиане".

10. О БЕССМЕРТИИ ДУШИ

Монтень по-своему подходил и к проблеме бессмертия души. Он

ее решает в духе материализма, доказывая, что состояние тела

непосредственно отзывается на душе: достаточно укуса бешеной

собаки, чтобы потрясти душу до основания. Отрицая идеи Платона

о воздаянии в будущей жизни, он спорит с этим, так как тот, по

его мнению, кто будет испытывать эти наслаждения, уже не будет

прежним человеком, это будет что-то совсем иное.

"Когда Магомет обещает своим единоверцам рай, устланный

коврами, украшенный золотом и драгоценными камнями, рай, в ко-

тором нас ждут девы необычайной красоты и изысканные вина и

яства, то для меня ясно, что это говорят насмешники, приспо-

собляющиеся к нашей глупости: они стремятся привлечь и соблаз-

нить нас этими описаниями и обещаниями, доступными нашим зем-

ным вкусам. Ведь впадают же некоторые наши единоверцы в подоб-

ное заблуждение и надеются после воскресения вернуться к зем-

ной и телесной жизни со всеми мирскими благами и удовольствия-

ми. Можно ли поверить, чтобы Платон - с его возвышенными идея-

ми и столь близкий к божеству, что за ним сохранилось прозвище

божественного, - допускал, что такое жалкое создание, как че-

ловек, имеет нечто общее с этой непостижимой силой! Можно ли

представить себе, чтобы он считал наш разум и наши слабые силы

способными участвовать в вечном блаженстве или терпеть вечные

муки! От имени человеческого разума следовало бы сказать ему:

если те радости, которые ты сулишь нам в будущей жизни, такого

же порядка, как и те, которые я испытывал здесь на земле, то

это не имеет ничего общего с бесконечностью. Даже если все мои

пять чувств будут полны веселья и душа будет охвачена такой

радостью, какой она только может пожелать и на какую может на-

деяться, это еще ничего не значит, ибо меру ее возможностей мы

знаем. И если в этом есть хоть что-нибудь человеческое, зна-

чит, в этом нет ничего божественного. Если оно не отличается

от нашего земного существования, то оно ничего не стоит. Все

радости смертных тоже смертны. Если нас еще может трогать и

радовать в будущем мире то, что мы узнаем наших родителей, на-

ших детей и наших друзей, если мы еще ценим такие удовольст-

вия, то это показывает, что мы находимся еще во власти земных

и преходящих радостей. Мы не в состоянии достойным образом

оценить величие этих возвышенных и божественных обещаний, если

способны их как-то понять; ибо для того, чтобы представить их

себе надлежащим образом, их следует мыслить невообразимыми,

невыразимыми, непостижимыми и глубоко отличными от нашего жал-

кого опыта. "Не видел того глаз, - говорит апостол Павел, - не

слышало того ухо, и не приходило то на сердце человеку, что

приготовил Бог любящим Его". И если для того, чтобы сделать

нас к этому способными, потребуется преобразовать и изменить

наше существо (как ты этому учишь, Платон, путем описанных то-

бой очищений), то это изменение должно быть таким коренным и

всесторонним, что мы перестанем быть в физическом смысле тем,

чем были, и эти награды на том свете получит уже какое-то дру-

гое существо.

Ибо когда мы говорим о метемпсихозе Пифагора и о том, как

он представлял себе переселение душ, то разве мы думаем, что

лев, в котором воплотилась душа Цезаря, испытывает те же

страсти, которые волновали Цезаря, или что лев и есть Цезарь!

Если бы это было так, то были бы правы те, кто, оспаривая это

мнение Платона, упрекали его в том, что в таком случае могло

бы оказаться, что превратившаяся в мула мать возила бы на себе

сына, и приводили другие подобные нелепости. И разве новые су-

щества, возникшие при этих превращениях одних животных в дру-

гих того же вида, не будут иными, чем их предшественники. Го-

ворят, что из пепла феникса рождается червь, а потом другой

феникс; можно ли думать: что этот второй феникс не будет отли-

чаться от первого. Мы видим. что шелковичный червь умирает и

засыхает и из него образуется бабочка, а из нее в свою очередь

другой червь, которого нелепо было бы принимать за первого.

То, что однажды прекратило существование, того больше нет. И

когда в другом месте ты, Платон, говоришь, что этими воздаяни-

ями в будущей жизни будет наслаждаться духовная часть челове-

ка, то ты говоришь нечто маловероятное. Ибо тот, кто будет ис-

пытывать это наслаждение, не будет больше человеком, а следо-

вательно, это будем не мы; ведь мы состоим из двух основных

частей, разделение которых и есть смерть и разрушение нашего

существа. Не говорим же мы, что человек страдает, когда черви

точат части его бывшего тела или когда оно гниет в земле".

11. О ВЕРЕ

Монтень отделяет идею бога от человека, мотивируя это тем,

что эта идея как бы недоступна и непостижима для человека, ко-

торый, если она ему не дается "чудом", обречен поэтому на бес-

конечное ожидание и в конце концов привыкает обходиться без

сверхъестественной помощи, привыкает чувствовать себя незави-

симым и самостоятельным. Отсутствие подлинной веры, по мнению

Монтеня, даваемой только откровением, оказывается причиной то-

го, что у его современников она плохо согласуется с поведением

и образом жизни. Монтень убежден, что религиозная вера служит

лишь прикрытием в междоусобной борьбе Франции, каждая партия

использует ее в своих интересах.

"Признаемся: ведь мы ее направляем куда нам заблагорассу-

дится! Разве мы не лепим, как из воска, сколько угодно проти-

воположных образов из столь единого и твердого вероучения. Где

это было видано больше, чем во Франции в наши дни. И те, кто

направляет ее налево, и те, кто направляет ее направо, и те,

кто говорит: "Это черное", и те, кто говорит: "Это белое", -

все одинаково используют ее в своих честолюбивых и корыстных

целях, совершенно одинаково творя бесчинства и беззакония..."

На скептицизм,на сомнение опирается Монтень,когда склоняется

к подчинению "законам той страны, где ты живешь". Причина этих

убеждений - гражданские войны и те события,свидетелем которых

ему пришлось быть.Испытания,потрясшие страну,заставили писате-

ля многое передумать,он приходит к выводу о том, что ко всем

политическим и социальным потрясениям следует относиться осто-

рожно,так как они могут приводить к самым непредсказуемым пос-

ледствиям:хочешь одного,а получается совершенно другое.Пример

этого-религиозная реформация,следствием которой оказалась раз-

рушительная тридцатилетняя гражданская война,отбросившая стра-

ну на несколько десятилетий назад.Монтень стремился к единству

страны,выступая против фанатизма враждующих партий.Как и в

вопросе о познании,он склонен стремиться здесь к поиску некой

первопричины,первозакона,ненарушаемого в течение длительного

времени.

"И только те законы заслуживают истинного почитания,которым

бог обеспечил существование настолько длительное,что никто уже

того не знает,когда они возникли и были ли до них какие-либо

другие.

А пока что,поскольку мы сами устанавливаем правила нашего

поведения,мы обречены на чудовищный хаос.Действительно,правило,

которое наш разум рекомендует нам как наиболее в этом отноше-

нии надежное и правдоподобное,состоит в том,что каждый должен

повиноваться законам своей страны; таково было воззрение Сок-

рата внушенное ему,по его словам,свыше.Но что это значит,как

не то,что мы должны руководствоваться случайным правилом.

Истина должна быть общепризнанной и повсюду одинаковой.Если бы

человек способен был познать истинную сущность справедливости и

правосудия,он не связывал бы их с обычаями той или иной страны:

истина не зависела бы от того,как представляют ее себе персы

или индийцы.Ничто так не подвержено постоянным изменениям,как

законы.На протяжении моей жизни наши соседи англичане три или

четыре раза меняли не только свою политику,которая считается

наиболее неустойчивой областью,но и свои убеждения в самом

важном деле - в вопросе о религии.Мне это тем более досадно и

стыдно,что англичане-народ,с которым мои земляки некогда сос-

тояли в столь близком родстве,что в моем доме и по сей день

имеется немало следов этого старого родства.

12. О ЗАКОНАХ

И у нас во Франции я замечал,что некоторые проступки,кото-

рые раньше карались смертью,некоторое время спустя объявлялись

законными;и мы,которые обвиняем в этом других,можем сами,в за-

висимости от случайностей войны,оказаться в один прекрасный

день виновными в оскорблении человеческого и божеского величия,

поскольку наша справедливость по прошествии немногих лет прев-

ратится в свою противоположность,оказавшись несправедливостью."

Довольно тяжело с полной уверенностью судить, "что такое хоро-

шо, и что такое плохо", ибо "добро и зло - одно и то же". То,

что сегодня представляется верным, правильным, завтра может

оказаться и вредным, неверным. С другой стороны, что для одно-

го истинно, очевидно, то для другого может оказаться противо-

речивым, неочевидным и ложным. А посему и создать действитель-

но вечные законы общественного бытия человеку, наверное, не

под силу. Но и говорить, что таких законов вообще не существу-

ет, было бы неверным. Сушествуют и "вечные" ценности, и биб-

лейские заповеди, возникшие очень давно: "не убий", "не укради"

и подобные.

"Мог ли древний бог яснее обличить людей в незнании бога и

лучше преподать им,что религия есть не что иное,как их собс-

твенное измышление,необходимое для поддержания их человеческо-

го общества,чем заявив-как он это сделал-тем,кто искал настав-

ления у его треножника,что истинной религией для каждого явля-

ется та,которая охраняется обычаем той страны,где он родился...

Не только предположительно,но и на деле лучшее государс-

твенное устройство для любого народа-это то,которое сохранило

его как целое.Особенности и основные достоинства этого госу-

дарственного устройства зависят от породивших его обычаев.Мы

всегда с большой охотой сетуем на условия,в которых живем.И

все же я держусь того мнения,что жаждать власти немногих в го-

сударстве,где правит народ,или стремиться в монархическом го-

сударстве к иному виду правления - это преступление и безумие."

Эта мысль тем более интересна, если проследить ее на истории,

скажем, России. Не говоря о событиях 1917 года, ибо тогда

пришлось бы четко определиться с тем, что же произошло тогда:

обычный "дворцовый" переворот, прикрытый идеями власти народа,

или монархию сменила или, скажем,демократия,или "власть немно-

гих". Возьмем, к примеру, выборы президента России и появление

связанных с ними идейных утверждений типа "в России устанавли-

вается демократическая форма правления". Если она только уста-

навливается, следовательно, до этого в стране не было демокра-

тического строя, а общественное устройство было каким-то

иным (я намеренно не хочу вступать в полемику по вопросу наше-

го политического строя 1917 - 1991). Предположим, что сейчас

действительно устанавливается политический строй, отличный от

уже существовавшего ранее. Тогда, по Монтеню, прешествующий

строй действительно был "не лучшим государственным уст-

ройством", ибо не сохранил государства целым, следовательно,

установление в стране нового общественного порядка рационально.

Однако это так при истинности нашего предположения о различии

существовавшего и существующего устройства государства. Возни-

кает и вопрос о строе, который пришел на смену старому. Сумеет

ли он сохранить государство целым... Значить, в вопросе оценки

рациональности смены существующих общественных устройств не-

достаточно критерия "сохранения целостности государства пред-

шествующим строем", ибо последствия прихода на смену нового

общественного порядка отнюдь, на мой взгляд, не однозначны.

Быть может отчасти поэтому Монтень считает преступлением

стремление к смене общественного распорядка.

"Смешно,когда философы,желая придать законам какую-то досто-

верность,утверждают,что существуют некоторые незыблемые и пос-

тоянные,неизменные законы нравственности,которые они именуют

естественными, и которые в силу самой их сущности заложены в

человеческом роде. Одни уверяют,что таких законов три,другие -

что четыре,кто считает,что их больше, а кто - меньше.Эти раз-

ногласия подтверждают только,что указанная разновидность зако-

нов столь же сомнительна,как и все остальные. Эти жалкие законы

(ибо как назвать их иначе,если из бесконечного множества зако-

нов нет ни одного,который по милости судьбы или случайно вы-

павшему жребию был бы повсеместно принят по общему соглашению

всех народов) столь ничтожны, что даже из этих трех или четырех

избранных законов нет ни одного,которого не отвергли бы не

то,что один какой-нибудь,а многие народы..." Позволю себе не

совсем согласиться с философом, а, может быть, и просто уточ-

нить его: библейские заповеди, о которых я говорила ранее,

возможно встретить и в "Коране", и в "Талмуде" и т.д.; они яв-

ляются признаваемыми, наверное, повсюду. Быть может, Монтень

говорит о каких- то иных законах, называя их жалкими...Навер-

ное, все же, так.

"Вещи выглядят по разному и могут восприниматься с различных

точек зрения: отсюда главным образом и проистекает различие в

мнениях.Один народ смотрит на какую-нибудь вещь с одной точки

зрения и устанавливает себе о ней такое-то мнение,другой смот-

рит на нее иначе.

Нельзя представить себе ничего более ужасного, чем пожира-

ние трупа собственного отца; и однако те народы,которые при-

держивались в древности такого обычая, видели в нем свидетель-

ство благочестия и сыновней любви, ибо они считали, что таким

путем обеспечивают своим родителям наиболее достойное и почет-

ное погребение. Ведь пожирая останки своих отцов, они как бы

хоронили их в самой сокровенной глубине своего тела и до ка-

кой-то степени оживляли и воскрешали своих отцов,превращая их

путем пищеварения и питания в свою живую плоть. Нетрудно

представить себе,каким жестоким и отвратительным показался бы

людям,проникнутым этим суеверием,обычай предавать останки сво-

их родителей земле, где трупы гниют и служат пищей животным и

червям". Да, нравы и обычаи иногда различаются столь сильно,

что возникает сомнение: да в наше ли это время, на нашей ли

планете. Однако, на мой взгляд, человеку, являющемуся предста-

вителем целого человечества, присущи все-таки некоторые черты,

общие для всех представителей этой части природы.

"Ничто не порождает в государстве такой неразберихи, как

вводимые новшества; всякие перемены выгодны лишь бесправию и

тирании. Когда какая-нибудь часть займет неподобающее ей мес-

то, это дело легко поправимое; можно принимать меры и к тому,

чтобы повреждения и порча, естественные для любой пищи, не

увели нас слишком далеко от наших начал и основ. Но браться за

переплавку такой громады и менять фундамент такого огромного

здания - значит уподобляться тем, кто, чтобы подчистить начис-

то стирает написанное, кто хочет устранить отдельные недостат-

ки, перевернув все на свете вверх тормашками, кто исцеляет бо-

лезни посредством смерти, стремясь не столько к изменению су-

ществующего порядка, сколько к его извращению. Мир сам себя не

умеет лечить; он настолько нетерпелив ко всему, что его муча-

ет, что помышляет только о том, как бы ему поскорее отделаться

от недуга, не считаясь с ценой, которую необходимо за это пла-

тить. Мы убедились на тысяче примеров, что средства, применяе-

мые им самим, обычно идут ему же во вред; избавиться от терза-

ющей в данное мгновение боли вовсе не значит окончательно выз-

дороветь, если при этом общее состояние не улучшилось." Цена

выздоровления бывает, конечно же разной, и исцелять болезнь

посредством смерти вряд ли разумно, однако почему все-таки

принимая роды больной женщины, для которой произведение на

свет этого ребенка наверняка будет стоить жизни, и врачи, и

сама мама прежде всего нацелены на спасение малыша...

"Те, кто расшатывает государственный строй, чаще всего пер-

выми и гибнут при его крушении. Плоды смуты никогда не доста-

ются тому, кто ее вызвал; он только всколыхнул и замутил воду,

а ловить рыбу будут уже другие. Так как целость и единство на-

шей монархии были нарушены упомянутым новшеством, и ее вели-

чественное здание расшаталось и начало разрушаться, и так как

это произошло, к тому же , в ее преклонные годы, в ней образо-

валось сколько угодно трещин и брешей, представляющих собой

как бы ворота для названных бедствий. Величие государя, гово-

рит некий древний писатель, труднее низвести от его вершины до

половины, чем низвергнуть от половины до основания". Судя по

событиям, происходящим у нас, это достаточно верно. Может

быть, и в 17 мы решили "до основания разрушить" потому, что

это было много легче...

"Государственное устройство, как утверждает Платон, - это

нечто чрезвычайно могущественнное и с трудом поддающееся рас-

паду. Нередко оно продолжает существовать , несмотря на смер-

тельные, подтачивающие его изнутри недуги, несмотря на несооб-

разность несправедливых законов, несмотря на тиранию, несмотря

на развращенность и невежество должностных лиц, разнузданность

и мятежность народа. Вр всех наших превратностях мы обращает

взоры к том, что над нами, и смотрим на тех, кому лучше, чем

нам; давайте же сравним себя с тем, что под нами; нет такого

горемычного человека, который не нашел бы тысячи примеров,

способных доставить ему утешение. Наша вина, что мы больше ду-

маем о грядущей беде, чем о минувшей. Наше государство зане-

могло; но ведь и другие государства болели, бывало, еще серь-

езнее и тем не менее не погибли. Боги тешатся нами словно мя-

чом и швыряют нас во все стороны. Светила роковым образом изб-

рали римское государство, дабы показать на его примере свое

могущество. Оно познало самые различные формы, прошло через

все испытания, каким только может подвергнуться государство,

через все, что приносит лад и разлад, счастье и несчастье. Кто

же может отчаиваться в своем положении, зная о потрясениях и

ударах, которые оно претерпело и которые все-таки выдержало!"

Хочется надеяться, что и Россия тоже выдержит. Наверно, стоит

восопльзоваться советом Монтеня и не смотреть со слезами на

глазах на "цветущую Америку" - Россия была, и надеюсь, будет

великой державой.

13. О БУДУЩЕМ

"Не все, что колеблется, падает. Остов столь огромного об-

разования держится не на одном гвозде, на великом множестве

их. Он держится уже благодаря своей древности; он подобен ста-

рым строениям, из-за своего возраста потерявшим опору, на ко-

торой они покоились, без штукатурки, без связи. и все же не

рушищимся и поддерживающим себя своим весом.

К тому же никак нельзя одобрить поведение тех, кто обсле-

дует лишь внешние стены крепости и рвы перед ними; чтобы су-

дить о ее надежности, нужно взглянуть, кроме того, откуда мо-

гут прийти осаждающие и каковы их силы и средства. Лишь немно-

гие корабли тонут от своего веса и без насилия над ними со

стороны. Давайте оглядимся вокруг: все распадается и развали-

вается; и это во всех известных нам государствах, как христи-

анского мира, так и в любом другом месте; присмотритесь к ним,

и вы обнаружите явную угрозу ожидающих их изменений и гибели.

Астрологи ведут беспроигрышную игру, предвещая, по своему

обыкновению, великие перемены и потрясения; их предсказания

толкуют о том, что без того очевидно и осязаемо; за ними неза-

чем отправляться на небеса." Может, это применимо и к нам...

Америка, "замечательная" Америка уже напугана угрозой нацио-

нальной войны "белых и черных", народы африканского континента

вымирают от голода, отсутствия лекарств, экономический кризис

стоит у порого всех развитых промышленных стран, экологическая

катастрофа угрожает всему человечеству. Есть о чем подумать,

читая Монтеня.

"И если это сочетание бедствий и вечной угрозы наблюдается

повсеместно, то отсюда мы можем извлечь для себя не только из-

вестное утешение, но и некоторую надежду на то, что наше го-

сударство устоит, как и другие; ибо где падает все, там в

действительности ничто не падает. Болезнь, присущая всем, для

каждого в отдельности есть здоровье; единообразие - качество,

противоборствующее распаду. Что до меня, то я отнюдь не впадаю

в отчаяние, и мне кажется, что я вижу перед нами пути к спасе-

нию. Кому ведомо, не будет ли господу богу угодно, чтобы и с

нами произошло то же самое, что порою случается с иным челове-

ческим телом, которое очищается и укрепляется благодаря дли-

тельным и тяжелым болезням, возвращающим ему более полное и

устойчивое здоровье, нежели то, какое было ими у него отнято!"

Мне остается добавить только: "Дай-то бог!"

Список литературы:

1. Монтень "Избранное"

М., 1988

2. "Опыты" Монтеня

М., 1988

Страницы: 1, 2