Философия Вселенского пессимизма Артура Шопенгауэра

пессимистические взгляды и определенным пониманием времени и пространства.

Время враждебно человеку; оно обнаруживает тщету любых упований и изрекает

свой безжалостный приговор над самым дорогим и святым для нас. Пространство

разделяет самых близких друг другу людей так же и тем, что сталкивает их

интересы. Свою лепту в диссонансы жизни вносит и причинность. Она, подобно

маятнику, перебрасывает людей от одних состояний к другим, им

противоположным. Причинность—самая губительная основа человеческих

горестей.

Шопенгауэр не делает того вывода, что в жизни абсолютно все

безнадежно. Но какие же надежды он хочет возродить в сердцах людей?

Характер этих надежд определяется прежде всего апелляцией к чувству

человеческого достоинства. А затем—утверждениями насчет запредельной

Мировой Воли. Философ использует известную статью Канта «Об изначально злом

в человеческой природе» (1792) и продолжает ход рассуждений ее автора в

направлении того вывода, что зло коренится в самом мировом начале, в

двойственности Воли, в ее диссонанс и разладе с самой собой. В ней

укоренено как тождеств мучителя и мученика, так и их

взаимопротивоположностью. Шопенгауэр считает даже, что в притеснителе воля

страдает «еще более, в той мере, в какой сознание обладает большей ясностью

и определенностью и воля больше стремительностью».

В окружающем нас мире, по мнению философа, происходят вечные

повторения трагических состояний, и в их повторениях виновата именно Воля.

Мысль о «вечном возвращении» в истории выскажет потом Фридрих Ницше.

Неотъемлемым составным элементом того вариант. «трагической диалектики»,

который был создан Шопенгауэром, является понятие вины Мировой Воли.

Возникновение Вселенной и жизни в ней — это стихийное не осознанное, а

затем и сознаваемое грехопадение, и толь ко отчасти оно искупается

страданиями, выпадающим . на долю живущих в мире существ. Уже сам тот факт,

что область явлений существует, требует вынесения «мирского приговора», а

затем и его исполнения—приговор над явлениями, а через посредство явлений—и

над сущностью. Все дело Мировой Воли само по себе есть преступление, хотя

этот преступник сам по себе неразумен и, казалось бы, не может за себя

отвечать, но, создавая способный на порождение разумных существ космос, ми

«майи» себя обманывает, отделяя и отдаляя последствия своих действий от их

причины, однако это не может его оправдать. Преступник должен быть наказан,

и это значит, что ему надлежит наказать самого себя. В философии Гегеля

Мировой Разум, благодаря своей «хитрости)», поднимается «выше добра и зла»,

у Шопенгауэра же Мировая Воля, вследствие своей изначальной преступности

погрязает во зле, и ей остается проявить некую хитрость в отношении себя,

чтобы освободиться от зла и связанных с ним страданий. Освобождение должно

быть достигнуто самоубийством Мировой Воли.

Как же это может быть достигнуто? Привести в исполнение приговор над

Волей, а тем самым и избавить себя и людей от страданий сама Воля не в

состоянии, это могут осуществить только люди как составные звенья мира

явлений. Эта их деятельность будет вполне морально оправдана, потому что

она будет означать искупление Волей своей вины перед собой. В чем же должна

заключаться названная деятельность?

Философ мировой скорби считает, что людям надлежит направить присущую

им жизненную энергию и против самой этой энергии, а через посредство этого

и против ее источника — Мировой Воли. Высшие проявления Воли следует

обратить на борьбу против ее ядра, что, по мнению Шопенгауэра,

подсказывается уже тем фактом, что и в природе более развитые существа

(скажем, хищники) уничтожают менее развитых (травоядных животных).

Отчужденная жизнь, если использовать гегелевскую форму выражения, должна

довести себя до состояния полного самоотчуждения, феномен воли призван

упразднить саму Волю.

Но какими действиями можно этого добиться? Прежде всего необходимо

средствами философского познания выяснить саму стоящую перед людьми задачу.

Затем надо пройти по двум следующим друг за другом ступеням самоуничтожения

Воли. Первая из этих ступеней — эстетическое созерцание, вторая—моральное

самосовершенствование и благодаря этому переделка своего поведения в

надлежащем направлении. На самом верху второй ступени намечается переход в

состояние, близкое к религиозному самоотречению, и это при несомненном

общем атеистическом умонастроении Шопенгауэра! Таким образом складывается

некоторое подобие схемы, возникай у датского философа Серена Кьеркегора,

согласно которой в жизни ищущего истину человека последовательно сменяются

эстетический, этический и религиозный стили жизни. Они составляют различные

образцы человеческого поведения, и из них только последний из образцов

обещает спасение. Но перед нами только отдаленное подобие, потому что

Кьеркегор уповал на возвращение к Богу, а Шопенгауэр надеется на то, что

будет достигнуто полное уничтожение всего существующего.

Как считает Шопенгауэр, наивысшая цель искусства состоит в

освобождении души от вызываемых эгоистическими страстями страданий, в

обретении духовного успокоения. Это отчасти близко к идеалу так называемом

«атараксии» древних греков, но не в смысле эпикурейцев, у которых это

понятие означало приятно-безмятежное состояние души, равновесие и гармонию

всей психической и телесной жизни, и не в смысле стоиков, видевших г.

«атараксии» освобождение от страха и мужественное примирение с

приближающимися бедствиями и несчастиями Скорее здесь намечается

«атараксия» в ее скептическое варианте, которая совпадает с установкой на

полное без различие к жизненным благам и невзгодам. Концовка «Этики»

Спинозы, которая гласит, что «все прекрасное так же трудно, как и редко»,

добавляет, несомненно, присутствующий во взглядах Шопенгауэра на роль

искусств, в жизни людей элитарный момент. Не каждый человек способен

достигнуть морального состояния в его эстетическом звучании, но только

художественно просветленный.

VI. «СПАСЁТ ТОЛЬКО ИСКУССТВО…».

Гораздо больший интерес представляют оригинальные разделы, посвященные

вопросам этики, эстетике музыки и культуре в целом. Осмысливая собственный

бытийный опыт и оглянувшись вокруг, Шопенгауэр увидел много зла и

страдания, которые определяли смысл жизни без счастья. Лишь безнравственный

может быть счастлив. Каждый человек должен чувствовать ответственность за

зло, происходящее в мире. Зло не только доминирует, но оно источник и

первооснова всего сущего, оно разлито в окружающем мире и в нас самих в

виде желаний, оно определяет нашу деятельность, а, следовательно, культуру,

которую творит человек - продукт этой злой воли. По мысли Шопенгауэра

первоэлементом мира является Воля, которая, проходя через ряд ступеней

объективации, достигает вершины, объективируясь в человека. В основе

культуры лежит Воля - некая злая, слепая, безосновная субстанция, задающая

пессимистический тон жизнедеятельности человека. Никогда ещё в истории

философии не акцентировалось так место человека в социокультурном процессе.

Он поставлен в центр мироздания. Человек есть начало и конец

мировосприятия, которое предполагает не только логико-рациональное

познание, но и чувствование, лежащее за его пределами. После открытий

психоанализа, бесспорно утверждение об огромном значении бессознательного в

поведении человека, а следовательно в культуре. Бессознательное,

внесознательное, подсознательное, иррациональное - этими понятиями пытаются

обозначить пространство, внутри которого находятся различия, вызывающие

феномен уникальности каждого. Ценности, значения, нормы могут быть

истинными лишь постольку, поскольку они формировались душой. Своеобразие

культуры заключено в душе и духе народа, а не в разуме. Трудности в

изучении культуры связаны со спецификой духовных образований, требующих,

наряду с традиционными формально-логическими методами научного познания,

иные подходы: учет интуиция, анализ художественного творчества как сферы

проявления иррационального, в целом -символическое прочтение бытия. Вклад

Шопенгауэра в культурологию видится в том, что именно он указал на

пространство, где формируются ценности и нормы человека, определяющие его

деятельность, культуру, по большей части лежащие за пределами разумного.

Человек есть существо страдающее. Бытие и страдание - понятия

взаимосвязанные. В философии Шопенгауэра страдание осмысливается

положительно, поскольку является продуктивным, основой творческой

деятельности. Однако плоды человеческого труда не приносят человеку

счастья, он не может насытить свои потребности, так как всякая

удовлетворенная потребность порождает новую, а удовлетворение - скуку.

Человек распят между страданием и скукой, то и другое есть зло. Шопенгауэр

не ограничивается констатацией зла в окружающем мире, а пытается обрисовать

пути, следуя которыми ,человек может прожить жизнь спокойно, счастливо. По

Шопенгауэру счастье есть спокойствие. В подобной рефлексии прослеживается

известная традиция, уходящая корнями в древнеиндийскую философию,

изложенную в "Упанишадах". Шопенгауэр видел возможность отстранения от

построений Воли в пренебрежении потребностями, выходящими за рамки самых

необходимых, тем самый пропагандируя аскетический образ жизни. Моральное

самосовершенствование рассматривалось мыслителем как способ отрешения от

злой Воли.

Шопенгауэровская Воля, пройдя ряд объективаций, возвращается к

исходному началу через искусство и, в частности, музыку, которая отражает,

схватывает суть Воли, представляющую вечное становление. Безграничная

образность в музыке уникальна, она позволяет собственные фантазии и

переживания органично вплетать в замысел автора. На иррациональном,

интуитивном уровне музыка проникает в душу, соприкасаясь с таинственным и

труднообъяснимым внутренним миром человека. Слова грубы и вульгарны. Они не

могут даже приблизительно выразить что есть жизнь. Музыка как высшее

проявление духовности мистически постигает эту истину. Шопенгауэр

вербализовал то, как чувствовал музыку Вагнер. На основании сопоставления

времени написания текста оперы "Кольцо Нибелунга" и знакомства Вагнера с

философией Шопенгауэра, А.Ф.Лосев вполне обоснованно утверждал, что "нужно

говорить не столько о влиянии Шопенгауэра на Вагнера, сколько о

самостоятельном шопенгауэрианстве Вагнера"4. После знакомства Вагнера с

философией Шопенгауэра, ему нечего было менять в тексте "Кольца". Мир на

сцене гибнет, потому что все персонажи оперы желали обладать кольцом

Альбериха, символизирующего несправедливую, безнравственную власть при

помощи золота. Вещное обладание пагубно: не удовлетворение потребностей -

смысл существования человека, а сохранение и развитие человеческих качеств.

В ХХ веке Э.Фромм, в работе "Иметь или быть" заявит, что каждый человек

делает в жизни выбор, после которого он или обретает внутреннюю свободу,

независимость, сохраняет собственную индивидуальность или становится частью

толпы, вещью, частицей рыночных отношений. Последний выбор в глобальном

масштабе обрекает существующую культуру на вымирание. Вагнер более четко,

нежели Шопенгауэр обрисовывает истоки духовного кризиса буржуазного

общества. Мировое зло происходит от того, что человек пытается построить

своe благополучие на беззаконном использовании природной мощи и красоты

мироздания, в качестве которого выступает золото Рейна в опере "Кольцо

Нибелунга". Шопенгауэром утверждал, что счастье состоит в отказе от

желаний, которые есть проявления Воли. Отрешенность от злой Воли, способно

привести к спокойствию, а, следовательно к счастью.

Искусство, согласно воззрениям философа мировой скорби, призвано

приносить его потребителям нечто большее, чем просто освобождение от

страданий через достижение равнодушного отношения к жизни: оно должно

утешать, то есть исполнять ту роль, которую приписывали философии Боэций и

многие другие мыслители времени упадка античной цивилизации, но утешать,

принося при этом и определенное духовное наслаждение. Дело в том, что

предметом искусства становятся высшие идеи. Что это такое?

Характеризуя эти идеи, Шопенгауэр ссылается на Платона. Но великий

древнегреческий философ отрицал непосредственную выразимость идей в

искусстве через индивидуализированные объекты, подражающие природе. Он

утверждал, что если предметы в природе—это тени идей, то результаты

художественного творчества являются всего лишь «тенями теней». Отсюда

проистекало принижение Платоном собственно изобразительных видов и жанров

искусства. Не совсем так у Шопенгауэра. Тенденцию к этому принижению

отчасти принимает и он, поскольку считает, что искусство должно стремиться

к непосредственному выражению идеи, что сам Платон считал маловозможным.

Однако он все-таки считает, что искусство вполне способно выражать общее,

отвлеченное, а это проявляется более всего в поэзии и особенно в музыке.

Эстетическое переживание и созерцание, делая своим содержанием по

возможности непосредственно идеи красоты и возвышенного, приобщают тем

самым человека к промежуточному между природой и Мировой Волей миру,

который так же, как и сама Воля, находится вне времени и пространства. Но

только приобщает, поскольку скульптура и живопись вне пространства, а

поэзия и музыка вне времени невозможны. Другой дороги, кроме искусства, для

познания мира идей не имеется, а поскольку для целей познания сущностей

служит и философия, значит, и философию следует признать видом искусства.

Эмпирические субъекты познают мир идей средствами искусства, как бы

соприкасаются с красноречивыми обнаружениями Мировой Воли, чуждыми всего

утилитарного, обыденного и пошлого. Любители и ценители искусства

освобождаются от своей индивидуальности, в их сознании проглядывает некий

безличный, абсолютный субъект, который в конечном счете тоже представляет

собой продукт Воли как «вещи в себе». Их эстетические переживания все более

обнаруживают свою интуитивную и априорную природу, родственную тем

интуициям, о которых писали немецкие романтики Фридрих Шлегель и Шеллинг,

но от них все же отличающуюся, поскольку Шопенгауэра не привлек пафос

романтического художественного восторга: он всегда помнит о

пессимистических составляющих своей теории искусства и считает, что творцы

художественных произведений, как и их потребители, стремятся к тому, чтобы

находить в искусстве прежде всего забвение. Это воззрение не очень

согласуется с отношением Шопенгауэра к Байрону, романтическим творчеством

которого он всегда восхищался и очень жалел, что не познакомился с ним

лично во время их одновременного пребывания в Венеции в 1819 г. Впрочем,

ведь Байрону не было чуждо, помимо всего прочего, и чувство меланхолии и

печали. Это видно уже из его «Чайльд-Гарольда».

Но что такое эстетическое забвение? Шопенгауэр понимал забвение в

искусстве как безвольную одержимость творцов художественных произведений и

столь же безвольную отрешенность от всего житейского у тех, кто эти

произведения воспринимает и переживает. Творцы искусства—это не такие

гении, которые, создавая произведения искусства, тем самым творят, созидают

и себя как выдающихся личностей, но такие гении, которые способны, забывая

о своем «я» и утрачивая его, раствориться в собственном творчестве, они

становятся активно безвольными, тогда как подчиняющихся их магнетизму

зрителей и слушателей охватывают настроения пассивной безвольности. И в тех

и в других страдания Воли если не исчезают совсем, то хотя бы ослабляются.

Прежде других поэты и музыканты освобождаются от диктата житейских

потребностей, приближаясь тем самым к идеалу освобождения от тягот жизни,

протекающей в формах причинности, пространства и времени. Именно в поэзии и

музыке различие между творцом, исполнителем и потребителем искусства может

стать очень малым, и постоянное сопереживание в творчестве в особенности

усиливает приобщение к вечности. В своих высших достижениях музыка способна

к мистическому соприкосновению с запредельной Волей. Мировая Воля находит в

строгой и таинственной, мистически окрашенной музыке свое наиболее

возможное в нашей жизни воплощение, и это воплощение как раз той черты

Воли, в которой содержится ее недовольство собой, а значит, нарастающее

тяготение к грядущему искуплению своей воли, к самоуспокоению, «нирване».

Мы видим, что главное в искусстве, в том числе и в музыкальном, для

Шопенгауэра не форма, но познавательное содержание, пусть и выраженное в

туманной форме, оно устремлено к тому, чтобы ухватить сущность вещей,

соединиться с ней через чувство возвышенного. Музыка в лице своих

непреходящих шедевров снимает с жизни пестрый покров явлений, сплетенный из

нитей игры страстей, их столкновений и поражений; она указывает на те

непреходящие ценности, которые скрывал этот покров, хотя ценности в виде

идей еще не есть сама Воля. Ценности представляют собой как бы преддверие

Воли, хотя Шопенгауэр называет эти музыкально выражаемые идеи также и

«непосредственной объективацией и снимком всей Воли». Можно сказать, что

перед нами неоромантический взгляд на музыку, как и на искусство вообще. И

если даже и отвлечься от того мистического тумана, которым обволакивает его

Шопенгауэр, он поражает своей односторонностью: из огромного многообразия

музыкальных и иных художественных феноменов философ выбрал только один и

довольно узкий их фрагмент, который с большей или меньшей долей натяжек, но

все же соответствует его собственному мироощущению. Трагический жанр

сценического искусства и трагическая музыка, подобная реквиему или его

косвенно напоминающая, — это средства демонстрации того горя, которым

является само бытие людей. Такое искусство внушает мысли об искуплении вины

человеческого бытия страданиями, которые подготавливают освобождение от

себя опять же посредством страданий. Так, музыка и вообще то искусство.

которые заставляют слушателя и зрителя духовно мучиться, но тем самым и

очищаться от тех духовных установок, которые послужили источником этих

мучений, а следовательно, отрешаться от пут жизни, которая порождает все

эти мучения, питая их источник, — это великое средство избавления и нас и

самой Воли от себя как носителей жизни вообще.

Взгляды философа мировой скорби на музыкальное искусство воспринял

великий композитор Рихард Вагнер. Он воспринял эти взгляды уже тогда, когда

еще не вполне рассеялись его увлечения философией Людвига Фейербаха. Уже в

таких ранних произведениях Вагнера, как «Летучий голландец», «Тангейзер» и

«Лоэнгрин», радость жизни смешивается со страхом перед ней и ее неприятием.

А в «Тристане и Изольде» (1854) Вагнер предпринял попытку реализовать

эстетику Шопенгауэра наиболее адекватным образом. В письме Ференцу Листу в

конце того года он, назвав Шопенгауэра «величайшим философом со времен

Канта», признался, что находит в его Философии «успокоение и покой

(Quietir)» и именно с этими настроениями принимается за оперу о Тристане и

его возлюбленной. В парижском наброске «Счастливый вечер» Вагнер замечает,

что задача художника состоит как раз в том, чтобы выразить не страсть,

любовь, тоску, самоотречение того или иного конкретного индивидуума в их

конкретном виде, но эти чувства как отвлеченные общие идеи. Впрочем,

Шопенгауэр счел попытку Вагнера воплотить его эстетику в музыкальном

творчестве неудачной, хотя он и сам не заметил ослабления силы искусства,

если оно приводит различные чувства к общему знаменателю. Все это не

помешало Вагнеру незадолго до своей смерти заявить, что учение Шопенгауэра

должно стать основой всей духовной культуры грядущих времен.

Надо заметить, что до полного отрицания роли индивидуальности в

содержании искусства, эстетика Шопенгауэра не доходит хотя бы в принципе,

не говоря уже проведенных на конкретных анализах различных художественных

произведений: ведь среди платоновских идей должна находиться и идея

индивидуальности, и только индивидуальности в состоянии положить начало

восстанию человечества против мощи сначала слепых, а потому безличных, а

затем индивидуализированных обнаружений Воли, хотя, с другой стороны,

всякая индивидуальность мимолетна, она не более как одно из эфемерных

проявлений мирового безначального начала. Как бы то ни было, проблема

взаимоотношения общего, особенного и единичного осталась не разрешенной и в

теории бытия, и эстетике Шопенгауэра, его рассуждения о художественных

гениях как об одиноких аристократах духа, от которых зависит спасение

человека и которые тем более близки к осуществлению этой цели, чем более

удаляются от разума и приближаются к интуициям и озарениям исступленного

сознания, ведут к разрыву между отдельным всеобщим, а не к их соединению.

Тем менее художественно одаренные индивидуальности в состоянии приблизить

тех, кто внимает им, к такой бессознательности, которая требуется, по

Шопенгауэру, для избавления Воли и порождений от бытия, полного драматизма

и трагедийности.

Шопенгауэр уже пренебрег научным познанием как эгоистическим и не

приносящим никакой пользы человеческому освобождению. Теперь он заявляет и

о недостаточности познания через искусство. Познание сущности мира ради

освобождения и ее явлений, и ее самой средствами искусства своей полной

цели не достигает. Следует обратиться к этическому познанию и поведению, и

здесь Шопенгауэр надеется указать наиболее аффективный путь к

самоупразднению Воли: люди, уничтожая себя как явления, тем самым уничтожат

и сущность. Как бы ни отвергал Шопенгауэр Гегеля, но он сам вынужден хотя

бы частично принять разработанную Гегелем диалектику сущности и явления:

когда есть явления, тогда есть и сущность, а когда исчезают субъекты,

олицетворяющие собой, по Шопенгауэру, мир явлений, тогда исчезнет и

абсолютный объект как мир сущностей. Впрочем, у самого Гегеля сущностный

мир действительности сам представляет собой единство объективного и

субъективного.

Философ отнюдь не призывает к самоубийству, и этим он отличается от

Эдуарда Гартмана, в философии которого, близкой учению Шопенгауэра, вопрос

о целесообразности сведения счетов с жизнью решается вполне утвердительно.

Шопенгауэр же даст отрицательный ответ и обосновывает его следующим

образом. Самоубийца отталкивается не от самой жизни, а только от того, что

делает ее неприятной и мешает наслаждаться ее радостями, почему и кладет

всем этим отравляющим жизнь событиям конец. Задача же состоит в том, чтобы

расстаться с самой волей к жизни, для чего следует возвыситься и над ее

горестями, и над ее радостями, и над ее одноцветностью, и над ее пестротой.

Возвышению и над тяготами жизни, и над ее постылостью должна

содействовать определенная линия морального поведения, которую и

рекомендует Шопенгауэр в четвертой книге «Мир как воля и представление», в

«Двух основных проблемах этики», и во втором томе «Parerga und

Paralipomena». Здесь обрисовывается своеобразный антисоциальный гуманизм

Шопенгауэра, который может быть охарактеризован и как самоотрицание

гуманизма, и как придание гуманизму неожиданного измерения.

Этическая программа Шопенгауэра по-своему вполне последовательна. Коль

скоро Мировая Воля представляет собой источник зла, то ее самоликвидация

вполне морально оправдана и даже необходима. Поскольку уничтожение ее

возможно только через определенную деятельность порожденных ею людей,

морально необходимо упразднение ими воли к жизни в самих себе. В этом и

заключается их этический долг. Правда, Шопенгауэр порицает всякое моральное

долженствование и в этом пункте не согласен Кантом, заявив, что ссылки на

долг приводят только к «рабской морали», однако сам же не может не

апеллировать к долженствованию в решениях человека насчет своего поведения.

Собственный шопенгауэровский «категорический императив» гласит: принуждая

себя ничего не делать из того, что хочется, следует делать все то, что не

хочется. Смысл этого императива (обязательного требования) состоит в том,

что подлежит подавить в себе по к жизни или хотя бы все более и более

ослаблять в себе. Обращает на себя внимание и следующее обстоятельство:

подобно Канту, Шопенгауэр исходит при опей поступков не из их характера, а

из тех побудительных мотивов, которые их вызвали. И он вполне согласен с

Кантом также и в том, что обязательной предпосылкой и условием морали

является свобода воли человека, при всем том, что у Канта свобода воли

отлична от других черт потустороннего бытия, а у Шопенгауэра совпадает с

самой его необходимостью, в глубине «безосновной» Во свобода необходимости

тождественна (о «безосновности» свободной воли впоследствии писал и Н. А.

Бердяев). К этому должно быть добавлено, что из глубин Воли, по

Шопенгауэру, исходит и иная необходимость — та, которая безраздельно царит

в мире представлений. А мораль должна складываться из следующих элементов:

покорное принятие мучений, аскетическая позиция в отношении собственной

личности, альтруистическая установка в отношении всех других людей и полное

упразднение эгоизма в результате действия первых двух принципов. Последнее

означает, что подлинно моральный человек достигает своего рода

атеистической «святости». Он не верит в Бога, но ведет себя так, как если

бы он в него верил, и следует его заветам.

Доведенный до крайности аскетизм означает полное прекращение желаний,

а альтруизм в том значения, которое ему придал Шопенгауэр, выражается в

сострадании, обращенном ко всему человечеству, в совершенно бескорыстной и

беззаветной помощи всякому чужому горю. Выражается также и в солидарности

со всеми, кто смог вступить на стезю полного уничтожения в себе стремлении

к земному, эмпирическому счастью. Разве все это в совокупности никак не

похоже на поведение «святых отшельников»? С той оговоркой, что едва ли кому

из них удавалось в абсолютно полном виде осуществить достаточно скоро свой

моральный идеал. Не осуществил его в своей личной жизни и Шопенгауэр. Что

же касается теории, то как бы ни порицал Шопенгауэр многие черты

христианства и прежде всего само упование на благость сверхъестественного

существа, он вполне приемлет отшельническое самоотречение и добровольное

умерщвление плоти, христианское милосердие и служение ближнему. Кроме того,

он одобряет растворение своего «я» в окружающей природе и тенденцию к

постепенному его исчезновению, возводимую в идеал поведения в буддизме и

некоторых других восточных религиях.

По мнению философа мировой скорби, земные радости и наслаждения столь

же враждебны морали, как и зависть, вражда, ненависть и вообще злоба, чем-

либо мотивированная или беспредметная. Осуждает он и обычное обывательское

поведение, хотя это не помешало ему в «Афоризмах житейской мудрости»

примирять читателей с практическим своекорыстием как проявлением

«благоразумного» поведения. Вполне приемлемо для философа и существующее

государство, хотя он и порицает его как «шедевр» эгоистического поведения,

а всемогущество эгоизма именует метафизическим заблуждением. Но тут

возникает общая мировоззренчески-философская трудность: поскольку в мире

представлений господствует необходимость, то, следовательно, всякий

эгоистический поступок, а не только просто акт злодейства (последний мог бы

оказаться плодом и почти беспричинного каприза) обусловлен необходимым

образом, и здесь нет проявления вины, нет и возможности хотя бы некоторым

людям изменить свое поведение так, чтобы оно стало моральным. Это все та же

поставленная Иммануилом Кантом проблема: разве может свобода проникнуть из

запредельного мира в мир явлений? Шопенгауэр не дает сколько-нибудь

удовлетворительного разрешения этой проблемы и предпочитает ответить на

совсем другой вопрос: одинаковы ли характеры людей? Нет, они, конечно,

различны, особенностями характера и определяется то, что одни люди способны

направить себя к «святости», а другие либо вообще закостенели во зле, либо

ведут себя чувственно и легкомысленно. Таким образом, из запредельного,

потустороннего (в отношении явлений) мира к нам проникает не столько

свобода, сколько характер. Однако тем самым главная трудность этики

Шопенгауэра остается без разрешения.

Возвращаясь к сопоставлению этики Шопенгауэра с христианской религией,

необходимо отметить, что вслед за Кантом, он отвергает все доказательства

существования Бога и все попытки оправдать богоправление миром со всеми его

несправедливостями, мучениями, злодеяниями и мерзостью как совершенно

несостоятельные. Франкфуртский мизантроп иронически цитирует известное

место из Ветхого завета: «И увидел Бог, что он создал, и вот хорошо весьма»

(Бытие, 1, 37). Он отвергает также попытки придания религии

интеллектуальной респектабельности и, подобно Гегелю, не приемлет ни

антифилософского приписывания Богу личностных черт, ни претензии религии

как в этом, так и в других вопросах стать выше философии. В диалоге «О

религии» Шопенгауэр утверждает, что вера и знание не совместимы, всякое

богословие и всякий фидеизм ложны. Он убежден, что религиозные надежды на

загробное счастье в корне фальшивы. Шопенгауэр фактически следует Гоббсу и

Юму, когда заявляет, что в Европе религия унизила себя, став одной из опор

существующею в обществе политического устройства. И в то же время он

признает, что из всех религии по своему внутреннему содержанию ему наиболее

импонирует христианство, и это получает свое обоснование в том, что в

этической программе Шопенгауэра явственно звучат мотивы изначального греха

(вины) и покаяния, порицания плотской жизни и всех земных радостей. А

вместе с тем — прославления очистительной функции страданий, требования

воздавать людям добром за зло и ориентации на подвижничество, оправдания

евангельских идей искупления и спасения.

Значительной школы учеников Шопенгауэр не создал, но к числу его

ближайших сподвижников могут быть отнесены Ю. Фрауэнштедт и П. Дейсен. Под

его влияние попал философ Ю. Банзен. «Соединить» Гегеля с Шопенгауэром

попытался в своем варианте вселенского пессимизма Эдуард Гартман. Те или

иные отзвуки шопенгауэровской концепции не трудно обнаружить у

американского прагматиста У. Джемса, французского «философа жизни» А

Бергсона неогегельянца Б. Кроче, немецкого экзистенциалиста К. Ясперса и

австрийского психоаналитика З. Фрейда. Еще ближе, чем Фрейд, подошел к

Шопенгауэру другой психоаналитик — К. Г. Юнг. Но прежде всего конечно,

следует вспомнить Фридриха Ницше, который в годы молодости считал

Шопенгауэра своим наставником: третии раздел его «Несвоевременных

размышлений» (1874) так прямо и называется: «Шопенгауэр-воспитатель».

Вырабатывая собственные методологические установки, Ницще резко усилил

свойственные уже самому Шопенгауэру мотивы волюнтаризма и элитарности. А

вместо единой Мировой Воли он ввел конгломерат массы противоборствующих

друг с другом центров Воли к власти.

VII. ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Внимание к творчеству Шопенгауэра снова заметно усилилось, и не только

в Германии. Ожидания ядерного и экологического кризиса, а затем, когда эти

ожидания стали все-таки ослабевать, те неопределенность и неуверенность,

которые писле первых двух-трех лет начавшейся «перестройки» жизни в нашей

стране и в международных отношениях стали затрагивагь довольно

многочисленные слои интеллигенции, пробудили вновь, те чувства и

настроения, которые обуревали великого пессимиста на протяжении всей его

жизни. Но это все же преходящая ситуация. Непреходящей является всегда

поучительная критика Шопенгауэром пороков и недостатков современного

человека индустриального общества, полезная для всех тех, кто искрение

стремится к их преодолению и исправлению в новых поколениях, используя

уроки ушедших в прошлое столетий и созданного ими культурного наследия.

Не все представители иррациональной философии декларировали свою

приверженность пессимизму, поскольку вкладывали различный смысл в это

понятие, но в созданных ими системах трагическое ощущение мира доминирует.

В жизни так много зла и страданий, что, даже не видя зло подле себя, но

зная о его существовании, невозможно человеку нравственному быть

счастливым. Осознавая это, он может различно проживать жизнь: деятельно -

преобразуя внешний мир или наоборот, отказавшись от него, углубиться в

себя. Последнее наиболее привлекательно для философов-иррационалистов,

которые точку духовной опоры всегда искали не вне, а внутри себя. Что же

касается внешнего мира, то он в их представлениях выступал в качестве

зависимой от Я субстанцией. Следовательно, путь преобразований мира

внешнего лежал через внутренний мир человека. А.Шопенгауэр был последним

немецким философом, предпринявшим попытку создать всеобъемлющую систему,

способную разрешить основополагающие проблемы бытия, разгадать его тайну.

Мыслитель, которого недолюбливали не только современники, но и потомки,

обвиняя его во многих смертных грехах, оставил человечеству красивейшую

аналитическую систему в виде объемного трактата "Мир как воля и

представление", предварив ее «обращением к человечеству передаю я ныне

законченный труд свой, в уповании, что он не будет для него бесполезен...»

(4). Шопенгауэр мечтал о культуре, целью которой был бы человек, ему он и

адресовал свою книгу. Современная культура выталкивает человека гуманного

из социокультурной среды. Демократическая культура не ставит недостижимых

идеалов, она предельно приближена к массам и служит им. Шопенгауэр жаждал

"освящения и спасения жизни". Отдельному индивидууму, а не безликой массе

должна служить культура, на уникальность каждого отдельного человека должна

быть ориентирована. Шопенгауэр утверждал это, как и многие другие истины,

исходя из собственного опыта, а не умозрительно, для него свой собственный

опыт был превыше всего. Мир по Шопенгауэру, есть «моe ощущение и существует

постольку, поскольку есть Я. Всe, что стало мне известно, тоже есть часть

меня, будь-то история культуры человечества или собственный повседневный

опыт».

Отличительными чертами творчества А. Шопенгауэра являются

многогранность его представлений, начиная с его взглядов на общие проблемы

бытия и кончая этикой и эстетикой, большое внимание к проблематике

личности, морали и жизни гражданского общества.

«Ни наука, ни религия не могут спасти нас, только искусство», - в этом

Шопенгауэр, Вагнер и Ницше были едины. Сегодняшний интерес к ним связан,

прежде всего, с актуализацией проблем антропоцентризма и гуманизма в целом.

Кризисное состояние человечества, с повсеместным распространением насилия,

выступающего в качестве показателя духовной деградации человека, приводит к

генерации идеи отвращения к насилию. Однако, реализация этой идеи

невозможна в рамках современной демократической культуры. Это всего лишь

декларация желаемого. Суть культуры, её ядро заключено в главной,

стержневой ценности, на которую нанизываются все остальные, подчиненные

идеалы, нормы, правила, создающие в совокупности систему, где без замены

главной ценности все попытки возродить высокую духовность обречены.

Техногенное общество приводит к уничтожению внутренней свободы человека,

данной ему от рождения.

VIII. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:

1. Рассел Б. История западной философии. Новосибирск, 1994. Т.2,

с.243.

2. Кансузян Л.В. Культурологические концепции А. Шопенгауэра, Р.

Вагнера, Ф. Ницше. МИЖ №5,1999.

3. Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991, с.300.

4. Шопенгауэр А. Избранные произведения. «Просвещение», 1993,с.4.

5. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 1992. Т.1,с. 44.

6. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 1992. Т.2.

7. Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости. М., 1998.

8. Шопенгауэр А. Об интересном. М., 1997.

9. Шопенгауэр А. Две основные проблемы этики. М, 1997.

СОДЕРЖАНИЕ:

I. ВВЕДЕНИЕ 2

II. ИСТОКИ 3

III. ТВОРЧЕСКИЙ ПУТЬ 3

IV. НА ЗАРЕ СЛАВЫ 5

V. ПЛОДЫ ТВОРЧЕСТВА 6

VI. «СПАСЕТ ТОЛЬКО ИСКУССТВО…» 14

VII. ЗАКЛЮЧЕНИЕ 21

VIII. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 23

Страницы: 1, 2