Петрарка - основоположник послесредневекового гуманизма

Петрарка - основоположник послесредневекового гуманизма

ПЕТРАРКА - ОСНОВОПОЛОЖНИК ПОСЛЕСРЕДНЕВЕКОВОГО ГУМАНИЗМА

Возрождение, или Ренессанс ( от фр. renaitre - возрождаться ), одна из

самых ярких эпох в развитии европейской культуры, охватывающая почти три

столетия с середины XIV в. до первых десятилетий XVII в. Это была эпоха

крупных перемен в истории народов Европы. В условиях высокого уровня

городской цивилизации начался процесс зарождения капиталистических

отношений и кризис феодализма, происходило складывание наций и создание

крупных национальных государств, появилась новая форма политического строя

- абсолютная монархия, формировались новые общественные группы- буржуазия и

наемный рабочий люд. Менялся и духовный мир человека. Человек эпохи

Возрождения был охвачен жаждой самоутверждения, великих свершений, активно

включался в общественную жизнь, заново открывал для себя мир природы,

стремился к глубокому ее постижению, восхищался ее красотой. Для культуры

Возрождения характерно светское восприятие и осмысление мира, утверждение

ценности земного бытия, величия разума и творческих способностей человека,

достоинства личности. Гуманизм ( от лат. humanus - человеческий ) стал

идейной основой культуры Возрождения.

Гуманисты выступили против диктатуры католической церкви в духовной

жизни общества. Они критиковали метод схоластической науки, основанный на

формальной логике ( диалектике ), отвергали ее догматизм и веру в

авторитеты, расчищая тем самым путь для свободного развития научной мысли.

Гуманисты призывали к изучению античной культуры, которую церковь отрицала

как языческую, воспринимая из нее лишь то, что не противоречило

христианской доктрине. Восстановление античного наследия не было для них

самоцелью, а служило основанием для решения актуальных проблем

современности, для построения новой культуры. Зарождение ренессансной

литературы во второй половине XIV в. связано с именами Франческо Петрарки и

Джованни Боккаччо. Они утверждали гуманистические идеи достоинства

личности, связывая его не с родовитостью, а с доблестными деяниями

человека, его свободой и правом на наслаждение радостями земной жизни.

Явление Петрарки огромно. Оно не покрывается пусть даже самым высоким

признанием его собственных литературных заслуг. Личность, поэт, мыслитель,

фигура общественная - в нем нераздельны. Вот уже более шестисот лет

человечество чтит великого итальянца прежде всего за то, что он, пожалуй,

как никто другой, способствовал наступлению новой эпохи открытия мира и

человека, прозванной Возрождением.

Франческо Петрарка (1304-1374) был первым великим гуманистом, поэтом и

гражданином, который сумел прозреть цельность предвозрожденческих течений

мысли и объединить их в поэтическом синтезе, ставшей программой грядущих

европейских поколений. Своим творчеством он сумел привить этим грядущим

разноплеменным поколениям Западной и Восточной Европы сознание - пусть не

всегда четкое - некоего духовного и культурного единства, благотворность

которого сказывается и в современный наш век.

Петрарка - родоночальник новой современной поэзии. Его “Книга песен”

надолго определила пути развития европейской лирики, став своего рода

непререкаемым образцом. Если на первых порах для современников и ближайших

последователей у себя на родине Петрарка являлся великим реставратором

классической древности, провозвестником новых путей в искусстве и

литературе, непогрешимым учителем, то, начиная с 1501 года, когда

стараниями Пьетро Бембо и типографщика Альдо Мануцио Ватиканский кодекс

“Книги песен” (“Canzoniere”) был предан широкой гласности, началась эпоха

петраркизма, причем не только в поэзии, но и в области эстетической и

критической мысли. Петраркизм вышел за пределы Италии. Свидетельством тому

“Плеяда” во Франции, Гонгора в Испании, Камоэнс в Португалии, Шекспир и

елизаветинцы в Англии, Кохановский в Польше. Без Петрарки их лирика была бы

не только непонятной для нас, но и попросту невозможной.

Мало того, Петрарка проторил своим поэтическим наследникам путь к

познанию задач и сущности поэзии, познанию нравственного и гражданского

призвания поэта.

В невольно возникающем при чтении Петрарки автопортрете бросается в

глаза черта: потребность в любви. Это и желание любить и потребность быть

любимым. Предельно четкое выражение эта черта нашла в любви поэта к Лауре,

главному предмету сонетов и других стихотворений, составляющих “Книгу

песен”. Любви Петрарки к Лауре посвящено неисчислимое количество ученых и

беллетризованных произведений. Лаура - фигура вполне реальная. Любовь к

ней, как это часто бывает в настоящей поэзии, сублимированная, к концу

жизни поэта несколько приутихшая и едва ли не слившаяся с представлением о

любви райской, идеальной.

Конкретнее в жизни Петрарки любовь к домашним ( матери, брату Герардо,

племяннику Франческо ), к многочисленным друзьям: Гвидо Сетте, Джакомо

Колонна, Джованни Боккаччо и многим другим. Вне дружбы, вне любви к ближним

и вообще к людям Петрарка не мыслил себе жизни. Это накладывало

определенный нравственный отпечаток на все им написанное, привлекало к

нему, повсеместно делало своим, любимым.

Еще одна черта, которую обнажил в себе сам поэт, за которую порой (

особенно на склоне лет ) себя бичевал: это любовь к славе. Не в смысле,

однако, простого тщеславия. Желание славы у Петрарки было теснейшим образом

связано с творческим импульсом. Оно-то в большей степени и побудило

Петрарку заняться писательством. С годами и эта любовь, любовь к славе,

стала умеряться. Достигнув славы беспримерной, Петрарка понял, что она

вызывает в окружающих куда больше зависти, чем добрых чувств. В “Письме к

потомкам” он с грустью пишет о своем увенчании в Риме, а перед смертью даже

готов признать триумф Времени над Славой.

Любопытно, что любовь к Лауре и любовь к Славе между собой не только

не враждовали, но даже пребывали в тесном единении, что подтверждается

устойчивой в поэзии Петрарки сим великой: Лаура и лавр. Но так было до поры

до времени. В годы самоочистительных раздумий Петрарка вдруг почувствовал,

что и любовь к Лауре, и желание Славы противны стремлению обрести вечное

спасение. И вовсе не потому - а это чрезвычайно существенно для Петрарки! -

что они греховны сами по себе. Нет! просто они мешали вести тот образ

жизни, который надежно подвел бы его к спасению. Осознание этого

противоречия повергло поэта в глубокое душевное смятение, умеряемое,

впрочем, писанием трактата. где он пытался со всей откровенностью обнажить

свое душевное состояние.

Конфликт этот был лишь частным случаем конфликта более общего и

философски более значимого: конфликта между многочисленными радостями

земного бытия и внутренней религиозной концепцией.

К земным радостям Петрарка относил прежде всего окружающую природу.

Он, как никто из современников, умел видеть и наблюдать ее, умел

наслаждаться травой, горами, водой, луной и солнцем, погодой. Отсюда и

столь частые и столь любовно написанные в его поэзии пейзажи. Отсюда же и

тяга Петрарки “к перемене мест”, к путешествиям, к возможности открывать

для себя все новые и новые черты окружающего мира.

К несомненным земным радостям относил Петрарка и веру в красоту

человека и могущество его ума. К ним же он относил любое творческое

проявление: будь то в живописи ( его суждения о Симоне Мартини и Джотто ),

в музыке, философии, поэзии и т. д. Но все это таило и множество побочных

соблазнов, которых, по мнению Петрарки, человеку, по слабости его, трудно

избежать. Отсюда и сомнения в абсолютной ценности земных радостей.

Петрарка был поразительно восприимчив ко всему, что его окружало. Его

интересовало и прошлое, и настоящее, и будущее. Поразительна и широта его

интересов. Он писал о медицине и о качествах, необходимых полководцу, о

проблемах воспитания и о распространении христианства, об астрологии и о

падении воинской дисциплины, о выборе жены и о том, как лучше устроить

обед.

Петрарка превосходно знал античных мыслителей, но сам в области чистой

философии не создал ничего оригинального. Критический же его взгляд был

цепок и точен. Много интересного написано им о практической морали.

Сторонясь мирской суеты, Петрарка жил интересами времени, не был чужд

и общественных страстей. Так, он был яростным патриотом. Италию он любил до

исступления. Ее беды и нужды были его собственными, личными. Тому множество

подтверждений. Одно из них - знаменитейшая канцона “Италия моя”. Заветным

устремлением его было видеть Италию единой и могущественной. Петрарка был

убежден, что только Рим может быть центром папства и империи. Он оплакивал

разделение Италии, хлопотал о возвращении папской столицы из Авиньона в

Вечный город, просил императора Карла IV перенести туда же центр империи. В

какой-то момент Петрарка возлагал надежды на то, что объединение Италии

будет проведено усилиями Кола ди Риенцо. Самое страшное для Петрарки -

внутренние раздоры. Сколько усилий он приложил, чтобы остановить

братоубийственную войну между Генуей и Венецией за торговое преобладание не

Черном и Азовском морях! Однако красноречивые его письма к дожам этих

патрицианских республик ни к чему не привели.

Петрарка был не только патриотом. Заботило его и гражданское состояние

человеческого общежития вообще. Бедствия и нищета огорчали его, где бы они

не случались.

Но ни общественные и политические симпатии, ни принадледность к

церковному сословию не мешали основному его призванию ученого и литератора.

Петрарка отлично понимал, что для этого нужна прежде всего личная свобода,

независимость ( тут и он мог бы воскликнуть, что “служенье муз не терпит

суеты” ). И надо сказать, что Петрарка умел добиваться ее повсюду, где ему

доводилось жить. Кроме, понятно, Авиньона - этого “нового Вавилона”, - за

что он ненавидел его еще и особенно. Именно благодаря такой внутренней

свободе - хотя иной раз дело не обходилось без меценатов - Петрарке удалось

создать так много и так полно выразить себя и свое время, хотя многое до

нас дошедшее осталось в незавершенном, не до конца отделанном виде. Но тут

уж свойство самого поэта: тяга к совершенству заставляла его возвращаться к

написанному вновь и вновь. Известно, например, что к таким ранним своим

произведениям, как “Африка” и “Жизнь знаменитых мужей”, он возвращался

неоднократно и даже уже накануне смерти.

Петрарка был не только великим писателем, но и великим читателем. Так,

произведения античных авторов, которые он читал и перечитывал с неизменной

любовью, были для него не просто интересными текстами, но носили прежде

всего отпечаток личности их авторов. Так и для нас произведения Петрарки

носят отпечаток одной из самых сердечных и привлекательных личностей

прошлого.

Литературу Петрарка понимал как художественное совершенство, как

богатство духовное, как источник мудрости и внутреннего равновесия. В

оценках же порой ошибался. Так, он полагал, что его “Триумфы” по значимости

настолько же превосходят “Канцоньере”, насколько “Божественная комедия”

превосходит дантовскую же “Новую жизнь”. Еще он ошибался в оценке своих

латинских сочинений, кстати говоря, количественно превосходивших писанное

им по-итальянски в пятнадцать раз! В сонете CLXVI Петрарка говорит, что не

займись он “пустяками” ( стихами на итальянском языке ), “Флоренция обрела

бы поэта, как Мантуя, как Арунка и Верона”. Флоренция обрела поэта не

меньше, чем Вергилий и Катулл, и подарила его Италии и всему миру, но

именно благодаря этим “пустякам”.

Конечно же, главным произведением Петрарки является его “Книга песен”,

состоящая из 317 сонетов, 29 канцон, а также баллад, секстин и мадригалов.

Стихи на итальянском языке ( или в просторечии, “вольгаре”) Петрарка

начал писать смолоду, не придавая им серьезного значения. В пору работы над

собранием латинских своих посланий, прозаических писем и началом работы над

будущей “Книгой песен” часть своих итальянских стихотворений Петрарка

уничтожил, о чем он сообщает в одном письме 1350 года.

Первую попытку собрать лучшее из своей итальянской лирики Петрарка

предпринял в 1336-1338 годах, переписав двадцать пять стихотворений в свод

так называемых “набросков” ( Rerum vulgarium fragmenta ). В 1342-1347 годах

Петрарка не просто переписал их в новый свод, но и придал им определенный

порядок, оставив место для других, ранее написанных им стихотворений,

подлежащих пересмотру. В сущности, это и была первая редакция будущей

“Книги песен”, целиком подчиненная теме возвышенной любви и жажды

поэтического бессмертия.

Вторая редакция осуществлена Петраркой между 1347 и 1350 годами. Во

второй редакции намечается углубление религиозных мотивов, связанных с

размышлениями о смерти и суетности жизни. Кроме того, тут впервые

появляется разделение сборника на две части: “На жизнь Мадонны Лауры” (

начиная с сонета 1, как и в окончательной редакции ) и “На смерть Мадонны

Лауры” ( начиная с канцоны CCLXIV, что также соответствует окончательной

редакции ). Вторая часть еще ничтожно мала по сравнению с первой.

Третья редакция (1359-1362) включает уже 215 стихотворений, из которых

174 составляют первую часть и 41 вторую. Затем следует еще несколько

редакций.

Седьмая редакция, близкая к окончательной, которую автор отправил

Пандольфо Малатеста в январе 1373 года, насчитывает уже 366 стихотворений

( 263 и 103 соответственно частям ). Восьмая редакция - 1373 год, и

наконец, дополнение к рукописи, посланное тому же Малатеста - 1373-1374

годы.

Девятую, окончательную, редакцию содержит так называемый Ватиканский

кодекс под номером 3195, частично автобиографический.

По этому Ватиканскому кодексу, опубликованному фототипическим спосоьом

в 1905 году, осуществляются все новейшие критические издания.

В Ватиканском кодексе между первой и второй частями вшиты чистые

листы, заставляющие предполагать, что автор намеревался включить еще какие-

то стихотворения. Разделение частей сохраняется: в первой - тема Лауры -

Дафны ( лавра ), во второй - Лаура - вожатый поэта по небесным сферам,

Лаура - ангел-хранитель, направляющий все помыслы поэта к высшим целям.

В окончательную редакцию Петрарка включил и некоторые стихотворения

отнюдь не любовного содержания: политические канцоны, сонеты против

авиньонской курии, послания к друзьям на различные моралные и житейские

темы.

Особую проблему составляет датировка стихотворений сборника. Она

сложна не потому, что Петрарка часто возвращался к написанному даже целые

десятилетия спустя. А хотя бы уже потому, что Петрарка намеренно не

соблюдал хронологию в порядке расположения стихотворного материала.

Соображения Петрарки нынче не всегда ясны. Очевидно лишь его желание

избежать тематической монотонности.

Одно лишь наличие девяти редакций свидетельствует о неустанной,

скрупулезнейшей работе Петрарки над “Книгой песен”. Ряд стихотворений дошел

до нас в нескольких редакциях, и по ним можно судить о направлении усилий

Петрарки. Любопытно, что в ряде случаев, когда Петрарка был удовлетворен

своей работой, он делал рядом с текстом соответствующую помету.

Работа над текстом шла в двух главных направлениях: удаление

непонятности и двусмысленности, достижение большей музыкальности.

На ранней стадии Петрарка стремился к формальной изощренности, внещней

элегантности, к тому, что так нравилось современникам и перестало нравиться

впоследствии. С годами, с каждой новой редакцией, Петрарка заботился уже о

другом. Ему хотелось добиться возможно большей определенности, смысловой и

образной точности, понятности, языковой гибкости. В этом смысле очень

интересно суждение Карло Джезуальдо ( конец XVI - начало XVII вв. ),

основателя знаменитой Академии музыки, прославившегося своими мадригалами.

Про стих Петрарки он писал: “В нем нет ничего такого, что было бы

невозможно в прозе”. А ведь эта тяга к произации стиха, в наше время особо

ценимая, в прежние времена вызывала осуждение. В качестве образца такого

намеренного упрощения стихотворной речи приводят XV сонет:

Я шаг шагну - и оглянусь назад,

И ветерок из милого предела

Напутственный ловлю...

. . . . . . . . . . . . . . .

Но вспомню вдруг, каких лишен отрад,

Как долог путь, как смертного удела

Размерен срок, - и вновь бреду несмело,

И вот - стою в слезах, потупя взгляд.

В самом деле, отказавшись от стиховой разбивки и печатая этот текста в

подбор, можно получить отрывок ритмически упорядоченной прозы. И это еще

пользуясь переводом Вяч. Иванова, лексически и синтаксически несколько

завышенным.

Странно, что такой проницптельный критик и знаток итальянской

литературы, как Де Санктис, не увидел этой тенденции в Петрарке. Де Сантосу

казалось, что Петрарке свойственно обожествление слова не по смыслу, а по

звучанию. А вот Д’Аннунцио, сам тяготевший к словесному эквилибризму,

заметил эту тенденцию.

Единицей петрарковской поэзии является не слово, но стих или, вернее,

ритмико-синтаксический отрезок, в котором отдельное слово растворяется,

делается незаметным. Единице же этой Петрарка уделял преимущественное

внимание, тщательно ее обрабатывал, оркестровал.

Чаще всего у Петрарки ритмико-синтаксическая единица заключает в себя

какое-нибудь законченное суждение, целостный образ. Это прекрасно усмотрел

великий Г.Р. Державин, который в сврих переводах из Петрарки жертвовал даже

сонетной формой ради сохранения содержательной стороны его поэзии.

Показательно и то, что Петрарка относится к ничтожному числе тех

итальянских поэтов, чьи отдельные стихи стали пословичными.

Как общая закономерность слово у Петрарки не является поэтическим

узлом. В работах о Петрарке отмечалось, что встречающаяся в отдельных его

стихотворениях некоторая “прециозность” носит скорее концептуальный

характер. Тут можно было бы сослаться на сонет CXLVIII, первая строфа

которого состоит из звучных географических названий.

Интересно, что этот рафинированно-виртуозный, “второй” Петрарка,

особенне бросался в глаза и многим критикам, а еще больше переводчикам. Эта

ложная репутация, сложившаяся не без помощи эпигонов-петраркичтов,

воспринимавших лишь виртуозную сторону великого поэта, сказалась на многих

переводческих работах. В частности, и у нас в России. Словесная вычурность,

нарочитая усложненность синтаксиса в переводах - болезнь распространенная.

К сожалению, репутация эта оказалась довольно устойчивой. Она надолго

если не заслонила, то значительно исказила “первого” и “главного” Петрарку,

который и позволил ему стать одним из величайших поэтов мира.

Различные поколения, в зависимости от своего литературного сознания,

господствующих эстетических вкусов, прочитывали Петрарку по-разному. Одни

видели в нем изощреннейшего поэта, ставившего превыше всего форму,

словесное совершенство, видели в Петрарке некую идеальную поэтическую

норму, едва ли не обязательную для подражания. Лругие ценили в нем прежде

всего неповторимую индивидуальность, слышали в его стихах голос нового

времени. Одни безоговорочно причисляли его к “классикам”, другие с не

меньшей горячностью к “романтикам”.

Первое серьезное знакомство с Петраркой в России произошло в начале

XIX века, когда восприятие его было в значительной степени подсказано

именно “романтической” репутацией Петрарки, сложившейся под пером

теоретиков и практиков западноевропейского романтизма. Последующая история

русского Петрарки внесла в это восприятие существенные поправки, порой

предлагая в корне иные прочтения.

Начало знакомству читающей русской публики с Петраркой положил

известный поэт Костантин Батюшков, едва ли не первый итальянист в России,

автор статей о Петрарке и Тассо. В конце 1800-х годов он предпринимает

перевод одного из самых знаменитых петрарковских сонетов (CCLXIX) и пишет

переложение канцоны I, названной им “Вечер”.Батюшков не соблюдает тут

сонетной формы, а также изменяет содержание сонета “на романтический лад”.

Но именно таким пожелал видеть и увидел Петрарку романтический век.

В значительной степени продолжателем такой романтической трактовки

Петрарки, только в еще более сгущенном виде, без отрезвляющего

батюшковского классицизма, выступил поэт Иван Козлов. Кстати, он перевел

тот же CCLXIX сонет, что и Батюшков, добавив к нему еще два четверостишия

четырехстопного ямба, а заодно и “мечтание души”, “томление”, “бурное

море”, “восточный жемчуг”, “тоску”, “утрату сердца”, “слезы” и “обманчивую

красу”. Козлов же переложил еще один сонет Петрарки в стансы. Начинается он

так:

Тоскуя о подруге милой

Иль, может быть, лишен детей,

Осиротелый и унылый,

Поет и стонет соловей.

Такое сентиментальное исполнение Петрарки не опровергается и уже

настоящим переводом других сонетов Петрарки ( CLIX и CCCII ), следанным

И.Коздовым на этот раз шестистонгым ямбом, имитирующим плавный французский

александрийский стих, и с соблюдением сонетной формы.

Нет сомнений, что Петрарка был прочитан как свой, вполне романтический

поэт. Петрарка попал в надуманную родословную романтиков “унылого

направления. Между тем петрарковское недовольство собой, его acidia, и

лежащая в основе “Книги песен” контроверза между влечениями сердца и

нравственными абсолютами, земным и надмирным, страстным стремлением к

жизни, полной деятельности и любви, и возвышенными помыслами о вечном не

имеют ничего общего с ламентациями, разочарованностью и инертностью.

Русских поэтов того времени привлекали лишь некоторые мотивы, которые

они, изъяв из общего художественного контекста вычитали у Петрарки. Так,

вачитали они мотив “поэта-затворника”, мотив мирной сельской жизни в

противовес суетной городской. Лирику Петрарки прочитали как свою

“вздыхательную” ( определение Батюшкова ).

Вторая половина XIX века изобилует переводами из “Книги песен”. Этому

способствовало как развитие филологической науки в целом, так и русской

итальянистики в частности. Научный и просветительки-популяризаторский

подход, мало сообразующийся с потребностями живой отечественной литературы,

наложил на новые переводы определенный отпечаток. С точки зрения буквы они

стали точнее, быть может, формально строже, но при этом они стали

несомненно бездушнее, то есть приобрели культурно-информационный характер,

в сущности, не связанный с потребностями живой русской поэзии.

Принципиально новую страницу в истории русского Петрарки открывает XX

век. Связана она с русским символизмом, и прежде всего с именем Вячеслава

Иванова.

В самом деле, несомненная заслуга Вяч.Иванова как переводчика Петрарки

заключается в том, что он первый из крупных русских литераторов подошел к

Петрарке не “вдруг”, а во всеоружии основательнейших филологических и

историко-культурных познаний, оставаясь при этом изрядным стихотворцем.

Мало того - подчиняя задачи перевода не просто познавательным культурным

целям, но насущным потребностям живой отечественной литературы.

Вяч.Иванов, вернув Петрарку в треченто, сумел внушить русскому

читателю живой к нему интерес и веру в реальность печальной повести о Лауре

и Франческо.

Путь, проторенный Вяч.Ивановым, оказался соблазнительным. По нему

пошли, в сущности, почти все, кто брался за переводы Петрарки.

Из переводчиков близкого к нам времени больше и длительнее других

работал над Петраркой А.М.Эфрос. У него было много данных, чтобы переводить

Петрарку: эрудиция, глубокая начитанность в итальянской литературе,

великолепное знание культуры Возрождения, итальянского языка. Со всем тем

нового слова он так и не сказал. Как переводчик Петрарки, он шел за

Вяч.Ивановым. Ради соблюдения условий стиха ему приходилось порою

жертвовать петрарковской легкостью и изяществом. Инверсии, громоздкие

словосочетания у А.Э.Эфроса не результат продуманной системы, а следствие

непреодоленного сопротивления стихового материала.

Таким образом, и по сей день в более чем полуторавековой жизни

Петрарки в русской поэзии наиболее примечательными эпизодами остаются два:

первый связан с периодом русского романтизма, второй - со спорами о “новом

искусстве”. В обоих случаях русский Петрарка оказался живым участником

литературных схваток. Все другие факты из жизни Петрарки в России относятся

не столько к истории русской поэзии, сколько к истории русской

образованности.

Список использованной литературы:

1. Абрамсон М.Л. От Данте к Альберти. М.: “Наука”, 1979.

2. Веселовский А.Н. Петрарка в поэтической исповеди “Canzoniere”. 1304-

1904. Спб., 1912.

3. Ревуненкова Н.В. Ренессанское свободомыслие и идеология Реформации.

М.: “Мысль”, 1988

4. Томашевский Н. Русский Петрарка. М.: “Правда”, 1984.

5. Энциклопедический словарь юного историка / сост. Елманова Н.С.,

Савичева Е.М. М: “Педагогика-пресс”, 1994.