Смерть субъекта

Смерть субъекта

Комсомольск-на-Амуре

KOST

&

AKRED

COST@AMURNET.RU

Смерть субъекта

План

Введение

Жизнь субъекта как смерть, а смерть как жизнь в современной цивилизации

Литература

Введение

Может ли философия выступить как нечто самостоятельное в условиях

надвигающейся гуманитарной катастрофы думаю, что постструктуралистский

тезис о «смерти субъекта» более или менее адекватно фиксирует сложившуюся

ситуацию, аналогично тезису Ницше о «смерти Бога», предсказавшего расцвет

атеизма)? Если это так – а в это хочется верить, – то необходим анализ

оснований философского знания и выяснения вопроса о том, может ли философия

взять на себя роль спасительницы человеческого в человеке, т.е. необходимо

конструктивное указание на ключевые моменты предстоящего «синтеза», а не

пафосные лозунги о его предстоящем приходе.

В. Я скептически отношусь не столько к «мутному» дискурсу Плотина –

Беме – Шеллинга, сколько к Вашему оптимизму по поводу его возможного

«единения» с более рационалистическим дискурсом. Как-то, отвечая на вопрос

об отличии мистики от философии, Х.Ортега-и-Гассет в своих публичных

лекциях «Что такое философия?!» (цитирую по памяти, по-моему, гл.5) сказал,

что мистик – в отличие от философа – не может ничего толкового сказать о

своих «откровениях». Философия – это, прежде всего развитый язык, для

выражения своих интуиций, т.е. это не столько «живые эйдосы», сколько

ЭЙДОСЫ-ЛОГОСЫ.

Любой синтез предполагает отбор. Частично этот отбор уже осуществлен

исторически. Однако не всё, что прошло сито истории надо единить. Если мы

хотим получить живую воду, то нужно ли смешивать родниковый источник и

мутный поток?

Вы пишите, что «мой любимый дискурс не умрет в этой волне» (если

честно, то я еще не определился со своей окончательной «любовью», но Вам со

стороны виднее). Так вот – если учесть «волновую» природу философского

знания (об этом подробнее см. «линию» дискуссии «Как возможно творческое

воображение?» (1), инициированную последними сообщениями С.Борчикова, об

осмыслении феномена творчества) – как раз «умрет», т.е. преобразуется в

нечто Иное=Новое. Примечательный факт, который я вынес из недавно

состоявшихся Платоновских чтений, посвященных его учению о душе, в которых

принимал участие: у самого Платона нет учения о «мире идей» и «благе» – это

достижение платоников и неоплатоников. Поэтому надобно думать не о

бессмертии «своего любимого дискурса», а «чистоте» последующего, а это

значит, что надо «бороться» с той «мутью», которая окружает живую

философскую мысль. Собственно, в истории философии это происходило всегда:

например, платоновская «диалектика» боролось против своего извращения в

«софистике». Еще раз могу напомнить приводимое. Вл. Соловьевым «старое»

правило философской работы в его работе «Теоретическая философия»: хорошо

учит (=мыслит – К.С.) тот, кто хорошо различает. Это можно считать моим

философским кредо: различать всегда и везде, только на этом можно построить

более или менее приличную философию. Чем неудовлетворительна мистическая –

«мутная» по Вашему определению – философская линия? Тем, что там нередко

отсутствует разработанный философский язык, который является основой

«хорошего различения».

Развитие философии – это переход от детского «тпру» (пример А.Лурии

из его работы «Язык и сознание»), с помощью которого ребенок обозначает –

не различает – и свое желание, и предмет желания, и действие, – к развитому

«всеединству» различенных моментов. Например, Парменид в своей категории

«единого» не различает ЕДИНОЕ-БЫТИЕ-СУЩЕЕ. Платон в диалоге «Парменид»

подмечает эту «ошибку» Парменида, связанную с неразвитостью философского

языка, и различает ЕДИНОЕ и БЫТИЕ. Однако и это не является окончательным

результатом. Понадобилось около 2000 лет, чтобы различить БЫТИЕ и СУЩЕЕ,

которое делает Хайдеггер, объявивший парменидовско-платоновский путь

развития философии ошибочным (= исчерпавшим свою эвристическую роль).

(Кстати, в этом смысле «открытие» Хайдеггера – хороший претендент на

будущее основание философского знания и является примером пост-

гуссерлевского «открытия».)

Жизнь субъекта как смерть, а смерть как жизнь в современной цивилизации

В работе «Символический обмен и смерть» Бодрийяр вводит концепт

симулякра, который служит ему отправной точкой для построения теории

символического обмена. В рамках этой теории считается, что человечество с

древнейших времен и до настоящего момента осуществляет свою социальную

деятельность только в пространстве эквивалентных замещений, т.е. обмена,

правила которого заметно видоизменяются в зависимости от культурного и

исторического контекста. Нынешний порядок симулякров (и обмена в том числе)

основан на структурном законе ценности и регулируется кодом.

Отношения живых и мертвых также представляют собой пример

символического обмена, нарушение которого становится очевидным для

современной культуры. Понимание «смерти» Бодрийяром не всегда однозначно,

это не только символический феномен, социальное действо, но и обычное

биофизиологическое явление. С одной стороны, смерть символизирует собой

обмен между представителем рабочей силы и его заработной платой. Иначе

говоря, трудящийся получает заработную плату в обмен на свою жизнь, т.е.

труд является своеобразной «отсроченной смертью». Капитал становится

средством накопления, которое в свою очередь пропорционально растратам

жизненных сил («медленной смерти»). Таков принцип эквивалентности труда и

капитала, жизни и смерти в условиях политической экономии.

С другой стороны, смерть у Бодрийяра рассматривается как фукианский

феномен продукта власти и сексуальности. Вслед за М. Фуко (и Ф. Арьесом),

Бодрийяр отмечает своеобразное вытеснение современной западной культурой

институтов смерти под девизом «быть мертвым – ненормально». Подобно тому,

как классическая эпоха вытеснила безумие, проникшее затем во все сферы так

называемой «нормальной» жизни, нынешняя эпоха изгоняет смерть как

антиобщественное явление, но при этом сама становится некроориентированной.

Парадоксальность этой ситуации заключается в нарушении принципа обмена:

смерть не замещает собой жизнь, а подменяет ее при помощи симуляции. «Вся

наша культура – это одно сплошное усилие отъединить жизнь от смерти,

обуздать амбивалентность смерти, заменив ее одним лишь воспроизводством

жизни как ценности и времени как всеобщего эквивалента. Отмена смерти – наш

фантазм, развивающийся во все стороны: в религиях это фантазм загробной

жизни и вечности, в науке – фантазм истины, в экономике – фантазм

производительности и накопления.

Ни одна другая культура не знает подобной различительной оппозиции

жизни и смерти, где жизнь выступала бы как положительный член: жизнь как

накопление, смерть как расплата.

Ни одна другая культура не знает такого тупика: стоит исчезнуть

амбивалентности жизни и смерти, стоит исчезнуть символической обратимости

смерти, и мы вступаем в процесс накопления жизни как ценности – но

одновременно и в сферу производства, эквивалентного смерти. Смерть ежечасно

становится предметом извращенного желания. Да и само разделение жизни и

смерти инвестируется желанием» Нарушение принципа обмена контролируется

властью, которая заинтересована в данных извращениях, помогающих ей

истребить субъекта, вынести его за границы индивидуальности и поместить в

некоторую группу, ячейку. В коллективное целое загоняются не только живые

на основании их социальной, экономической, политической или иной

дифференциации, но и мертвые, обращение с которыми также строго

регламентировано в зависимости от кастовой (классовой) принадлежности.

Другой особенностью смерти в условиях господства политической

экономии является ее «естественность». Это, так называемая «нормальная»

смерть, поскольку она «наступает в конце жизни». «Естественная смерть»

находится в ведении науки и подчинена закону. Со своей стороны научное

сообщество, движимое социальным требованием повышения качества жизни

каждого члена общества, стремится «отодвинуть» смерть за счет увеличения

продолжительности жизни. И вообще «требование справедливой

продолжительности жизни» равноценно требованию справедливой оплаты труда,

опять же в условиях политической экономии. Подобным образом Бодрийяр

пытается дать своеобразный экономический анализ современным актуальным

проблемам науки в области паллиативной медицины (напр., хосписов,

геронтологических центров), права (напр., эвтаназия и смертная казнь,

терроризм), безопасности, гигиены в свете «естественной» и «неестественной»

смерти. Итогом такой научной и социальной индустрии становится создание

симулякра смерти.

В условиях вытеснения смерти, вместе с тем, нарушаются границы с

жизнью. Благодаря современным социально-коммерческим институтам смерти,

мертвый «выглядит» как живой, временно испытывающий «ненормальное»

состояние. Чтобы избежать этой «ненормальности», люди маскируют мертвого

под живого, нарушая тем самым принцип обмена и превращая «мертвое тело» в

симулякр жизни. «Мертвый должен по-прежнему казаться живым, обладать

естественностью живого: он по-прежнему вам улыбается, у него тот же румянец

и тот же цвет кожи, даже после смерти он похож сам на себя и даже выглядит

свежее, чем при жизни; не хватает только звуков его речи (но и их тоже

можно услышать в стереофоническом звучании). Это фальшивая,

идеализированная смерть, подкрашенная под жизнь; в глубине ее лежит мысль о

том, что жизнь естественная, а смерть противоестественная, – значит, нужно

ее натурализовать, сделать из нее чучело, симулякр жизни. Здесь есть

желание не дать смерти что-либо значить, обрести знаковую силу, и за этим

сентиментально-натуральным фетишизмом кроется крайняя жестокость по

отношению к самому же покойнику: ему запрещают тлеть, запрещают меняться,

вместо того чтобы быть переведенным в статус мертвого и обрести

символическое признание со стороны живых, он искусственно удерживается в

кругу живых, служа алиби-симулякром их собственной жизни. Заточенный в

природности, он утрачивает свои права на отличность и всякие шансы на

социальный статус Итак, в современной социальной ситуации налицо

упразднение смерти.

В нашем обществе все чаще встречается факт отсутствия переживания

смерти другого. Избегая контакта с мертвыми, человек теряет чувство

пограничности состояний жизни и смерти, превращая свое существование в

тотальность умирания. Стремление к смерти, в своей самой негативной форме

агрессии, разрушения и насилия, заполняет все пространство и время

существования индивида. Не видя смерти чужой и своей собственной, субъект

теряет экзистенциальную ориентацию, он просто перестает существовать как

нечто определенное, имеющее границы от и до. Симулякры смерти приводят к

тому, что и сам человек симулирует свое присутствие в качестве субъекта.

Человек больше не является субъектом в силу того, что он подчинен закону

распределения кодов, символов, значений. И теперь он сам не есть субъект

(автор, читатель, Я, Другой и т.п.), но он обладает предикацией некоторого

субъектного свойства, качества, признака или функции. Соответственно, быть

живым или мертвым решает не сам субъект, но конвенция распределения

символов. Отсюда проистекают актуальные проблемы установления границ жизни

и смерти в случаях деятельности реаниматологов, эвтаназии, суицида и т.п.

Проблема пограничного состояния жизни и смерти является проблемой только

потому, что она решаема без субъекта, вовлеченного в эту пограничную

ситуацию. Констатация «смерти» или «еще жизни» осуществляется специалистом

(анонимным лицом, имеющим функцию «специалист»), находящимся «по эту

сторону» экзистенциальной ситуации. Именно такие перспективы понимания

актуальных проблем социальной танатологии определяет теории симулякров

Бодрийяра и философия «смерти субъекта».

Завершающим штрихом к построению идеи смерти в современной культуре

является концепция шизоанализа Ф. Гваттари и Ж. Делеза. По сути, она

развита по принципам бессубъектной философии и подводит итог клинической

ситуации. Вместо субъекта (человека) на первое место движущей силы социуса

выходит тело без органов, «машины желания». Тело без органов и «машины

желания» находятся в состоянии конфликта, в результате которого (на пределе

капитализма) только и может появиться субъект-шизофреник. Шизофреник,

усиленно изгоняемый из общества как аномалия, на самом деле является

подлинным героем своего времени и чистым продуктом капитализма. В

шизофрении капитализм обнаруживает свое подлинное лицо, которое вселяет

ужас, и потому оно «запирается» в клиники или любые другие места, созданные

властью для устранения от публичного распространения. Сродство шизофрении и

капитализма заключается в декодировании и аксиоматизации. Проделав

значительный экскурс в основания современной системы экономики, власти,

искусства и науки, авторы концепции шизоанализа предлагают высвободить

«машины желания», т.е. заставить человека обнаружить их в себе и

высвободить наружу. Именно «производство желания», а не субстанциональный

субъект выступают силой, способной изменять окружающий мир. Отказавшись

говорить напрямую о «смерти субъекта», Делез и Гваттари открыто заявили об

экзистенциальном наличии «машин желания», что окончательно предрешило

кризис философии субъекта и его мира культуры.

Таким образом, всего за одно столетие философия смогла не только

утвердить са в качестве подлинной субстанции мира, но и провозгласить его

метафизическую смерть. На всем протяжении XIX-XX вв. философию раздирали

противоречия между ее конструктивными и деструктивными началами. С одной

стороны, жизнеутверждающая позиция естественных наук в философии

позитивизма и прагматизма. С другой стороны, декаданс в духовной сфере,

абсурдизация стилей искусства, коммерциализация институтов религии и

антисциентические фобии в философии пессимизма. На этом фоне социальных и

культурных противоречий субъект окончательно утратил чувство индивидуальной

целостности, потерял когнитивные основания для самоидентификации и,

наконец, просто остался равнодушным к проблеме ответственности за свое Я. К

сожалению, философия актуального времени всего лишь произвела констатацию

метафизических смертей (Бога, культуры, человека как субъекта и т.д.), но

не спровоцировала их экзистенциальное присутствие. Философский дискурс

зафиксировал «смерть человека» как диагноз культуры. Поэтому решение

современных проблем жизни и смерти человека, прежде всего, требует

понимания нынешнего статуса человека в мире, определить который должна

философия исходя из реалий «смерти» Бога и человека.

Литература

[1] Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000. С.264-265.

[2] Бодрийяр Ж. Символический обмен… С.264-265.