Матерящаяся девушка проясняет эту ситуацию еще больше. Стоит лишь вслушаться в ее речь, перестать воспринимать выражения как эмоциональные связки слов, не несущие собственного смысла. Смысл всегда есть - да еще какой! Терминология матерщины - это по большей части или декларация своей фалличности, или манифестация желания и возможности проведения полового акта - причем всегда в активной (мужской) роли. Естественным образом или в извращенной форме (в рот, в анус), с собеседником или с его матерью, в прошлом (констатация) или в будущем (угроза) - акт остается актом. И позиция матерящейся девушки в этом акте - всегда активная, мужская. Естественно, у мужчин такая собеседница вызывает активное неприятие.

В закрытом мужском коллективе (таком, например, как армия) мат практически полностью обессмысливается; он отражает в лучшем случае лишь эмоциональное состояние матерящегося. Ближайшая аналогия здесь - окончания русских глаголов, которые не имеют самостоятельного значения, но указывают на род, число, время и т.д. (этого глагола). В английском время обычно задается отдельным словом - модальным глаголом, идущим в связке с инфинитивом. Подобным же образом и мат подчеркивает принадлежность говорящего к мужскому роду, причем в активном (креативном) возрасте. В армии, сугубо мужской среде, это подчеркивание теряет смысл. Но в девичьих устах именно несоответствие коробит, и первичный смысл мата тут же напоминает о себе.[14]

Иногда женский миф кажется дословной калькой с мифа мужского - девушка отправляется в иной мир, находит волшебных помощников, проходит серию волшебных испытаний, возвращает утраченного жениха и обретает счастье с любимым мужем. Порой мы встречаем даже женское отражение Антагониста - отца Волшебной Невесты, который, желая избавиться от Героя, задает ему невыполнимые задачи. Такова Венера, божественная мать жениха из мифа об Амуре и Психее. Бросается в глаза лишь разница в типе испытаний. Если юноша в мужских мифах должен доказать свою готовность к агрессии, готовность сперва рубить, а потом думать, то девушка в женских мифах и сказках должна продемонстрировать свою готовность к труду и смирению. Причем в большей степени к смирению, так как «золушкины» работы типа перебора двух-трех мешков по зернышку требуют скорее терпения, чем способностей.

Но на самом деле, похожие элементы женской и мужской мифологем означают совершенно разные вещи. По прорицанию оракула, родители снаряжают Психею для брачной - и одновременно похоронной церемонии. Также увозит свою дочь на волшебный остров связанный словом купец из сказки «Аленький цветочек». Это женский вариант мотива «запродажи» ребенка, т.е. отведения дочери в магическое место для совершения обряда инициации. В «Аленьком цветочке» Хозяин острова - звероподобное чудище. И Психея уверена, что ее невидимый жених - безобразный змей;[15] ее убедили в этом завистливые сестры. Но иначе и быть не может - ведь девушка до инициации - это свободная амазонка с образом Страшной Праматери в душе. Любой чужой мужчина для нее - грязное животное, сексуальное чудовище. Лишь после ритуальной дефлорации страшное чудовище обернется желанным принцем. Так и происходит во многих мифах и сказках - и именно таково женское переживание обряда инициации.

Страх и отвращение перед сексуальным чудовищем (мужчиной) отражает неполно осознаваемую тягу к этому зверю, запрещенную обществом (влечение - запрет - вытеснение влечения - страх). Но запрет на нормальную (в понимании конкретного общества) половую жизнь действует лишь до момента инициации. С обретением нового статуса (невесты), девушка получает официальное разрешение на секс, и с этого времени неискаженное[16] социальными нормами влечение к мужчине делает его, наконец, прекрасным и желанным.

В классических мифах этот метаморфоз мужского образа распадается на два противоположных объекта - крадет девушку (для ритуальной дефлорации) Змей, Кощей или Черномор, а освобождает Герой-жених. Такие мифы и сказки удачно объединяют переживания мужской и женской инициации. Потому что, хотя девушке и достаточно, если Змей обернется добрым молодцем - но юношу такая история не тронет. В своей героической мифологеме он должен убить чудовище и спасти принцессу - а похищенная и дефлорированная девушка должна скромно ждать освобождения. Классический миф одинаково пригоден для символического сопровождения переживаний и мужской, и женской инициации - но юноша переживает его, идентифицируясь с Героем-воителем, а девушка - с Волшебной Невестой.

Жизнеспособность (устойчивость форм) мифа определяется, в том числе, и его универсальностью. Даже в сказках о мертвой (спящей) красавице, отражающих альтернативный вариант женской судьбы, юноша находит отыгрывание собственных переживаний. Потому что царевну, как учат нас сказки, мало завоевать. Ее надо еще и разбудить, расколдовать, снять лягушечью кожу - т.е. перевести из одного состояния в другое. «Спящая» - значит бесчувственная, фригидная. Разбудить ее (завести, зажечь, разбудить в ней женщину) - поистине героический подвиг для девственного юноши. Ложный Герой, такой как Фарлаф, на это принципиально не способен. Выкрав Людмилу, он привозит ее в Киев - и оцепенело стоит над спящим телом, не зная, что же еще он должен сделать с этой непостижимой женщиной. «В немом раскаянье, в досаде Трепещет, дерзость потеряв». Он не имеет волшебного предмета (полученного у волшебного помощника при прохождении испытания) - и, соответственно, не имеет никаких шансов на успех. А Руслан уже получил от Финна волшебное кольцо, которым он должен коснуться чела Людмилы. После этого муж, очевидно, использует кольцо по его прямому назначению - наденет на палец жены. Символизм надевания кольца на палец настолько прозрачен, что даже не нуждается в дополнительном раскрытии.

В юнгианской интерпретации фригидная женщина - это «голова с крылышками», т.е. ощущающая себя так, как будто тела вовсе и нет. Коснуться такой головы кольцом (чистейшим вагинальным символом) - значит совместить дух и тело, забросить личность в реальность ее телесности. Без этого нельзя достичь всей полноты ощущений, нельзя разбудить чувственность, т.е. разбудить женщину.

Так или иначе, но разбудить спящую красавицу - настоящий подвиг, миссия истинного Героя. Пубертатные переживания юноши как раз и отражают его сомнения в своей способности к такому подвигу. Причем сомнения эти базируются на сексуальной переоценке объекта - чем выше такая гипероценка, тем сильнее неуверенность. А гипероценка сексуального объекта, в свою очередь, является следствием особого типа выбора у мужчины, разделения женщин на ангелов и шлюх. Эти индивидуальные пубертатные переживания современного юноши еще сравнительно недавно были социально закреплены кодексом рыцарской чести, паттерном рыцарского отношения к Прекрасной Даме. Рыцарствовать - это и значит разделять женщин на уважаемых и неуважаемых. Одни достойны секса и плетки, другие - нежности, почитания, боготворения и прочих проявлений целепрегражденной сексуальности.[17] Трансформированная подобным образом сексуальность не может снять себя в простом удовлетворении и порождает волну сублимаций, практически всегда направленных на воспевание Прекрасной Дамы. И разве не то же самое мы видим, наблюдая картину пубертата? Подростки пишут стихи именно тогда, когда их любимые так притягательны и так недосягаемы. И пишут всё на ту же вечную тему. Обычно это быстро проходит; редкие случаи хронической склонности к сублимациям видимо свидетельствуют о непроработанности проблемы особого типа выбора. Во всяком случае, вопрос «Когда Вы перестали писать стихи?»[18] должен быть задан уже на первых сеансах психоаналитической терапии.

Хочется еще раз вспомнить «Барышню-крестьянку» Пушкина. Мотив неузнанной Невесты наводит на мысль об отчаянной самоаналитической попытке проработки темы особого выбора, попытке совместить, наконец, в одном лице девку и госпожу. Но это - всего лишь вероятностная реконструкция мотиваций автора, мужской обзор проблемы. Для девушки же архетип неузнанной Невесты - женский вариант классической фантазии двух семей.[19] Высокородный юноша (современный вариант - богатый наследник) влюбляется в низкородную (бедную) девушку, которая, как выясняется впоследствии, тоже высокородна (богата) - это же излюбленный сюжет сегодняшних бесконечных мыльных сериалов! Их особый идиотизм обусловлен вовсе не избитой фабулой - просто в современном мире потерять[20] ребенка довольно сложно. Поэтому для склеивания извечного сюжета вводятся гротескные надуманные приемы, которые ввиду их полной нереальности, являются чистыми условностями. Чего стоит хотя бы неизменная хроническая амнезия членов «настоящей» семьи! В любой талантливой пародии на мыльные оперы можно найти полный список подобных натяжек, нечто вроде «ста правил для Золушки-сироты». Но, не смотря ни на что, эти телеклоны оказывают убойнейшее воздействие на женскую аудиторию всего мира. Даже самые бездарные, порожденные чисто экономическим решением «разрабатывать ту же тему теми же средствами».

Мы так любим рассматривать магию гениальных произведений, переживающих своего создателя. И закрываем глаза на поразительную эффективность воздействия бездарных сиюминутных поделок, не отягощенных ни талантом, ни интеллектом автора. А ведь именно в них проявляется прямое воздействие сюжета в самом чистом виде.

Надевание кольца на палец невесты должно символически разрешить жениху секс с идеализированным объектом, т.е. свести на одной женщине прямые и целепрегражденные сексуальные влечения. И юноше это не всегда удается; да и красавицы не все желают просыпаться. Как писал Иосиф Бродский:

Мы не пьем вина на краю деревни.

Мы не ладим себя в женихи царевне.

Мы в густые щи не макаем лапоть.

Нам смеяться стыдно и скушно плакать.

…

Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.

Мы боимся короны на лбу лягушки,

бородавок на пальцах и прочей мрази.

Подарите нам тюбик хорошей мази.[21]

И боимся, и скучно, и стыдно. И лениво. А главное - так ли это надо? Ведь никто не заставит, и даже не осудит. Не случайно современный вариант сказки о царевне-лягушке так перекликается со строчками Бродского:

Задумал Иван-царевич жениться. Натянул тетиву, пустил стрелу в небо, и пошел ее искать. Пришел на болото и видит - сидит на кочке огромная лягуха. И говорит она ему человеческим голосом:

- Возьми меня, Иванушка, к себе домой, там поцелуешь - и будет у тебя жена-красавица.

- Домой-то я тебя возьму, - отвечает Иван-царевич, - а целовать не стану.

- Но почему, Иванушка?

- А говорящая лягушка прикольнее.

Может быть, отсутствие (отмирание) ритуалов в нашем обществе вызвано вовсе не его хваленым интеллектуальным развитием - но, скорее, его пассионарным угасанием. В здоровом этносе устаревшие обряды могут смениться новыми. Но если цивилизация, проповедующая идеологию гуманизма и терпимости, даже не считает себя вправе навязать юноше активную мужскую роль (а девушке, соответственно, женскую) - тогда царевна (Невеста) так навсегда и останется лягушкой. Чем гуманнее становится общество, тем несчастнее становятся его члены. Крах института семьи, катастрофическое снижение рождаемости, тотальная эпидемия невротичности - вот неотъемлемые признаки того цивилизованного общества, о котором мы так мечтаем.

Возможность девушки в период подростковой инициации избрать альтернативный путь развития обуславливается не только изначальной детской бисексуальностью, но и двойственностью ее положения в треугольнике: она - отец - жених (Невеста - Антагонист - Герой). В мифах и сказках принцесса обязана четко идентифицироваться лишь с одним из аспектов этой двойственной роли: дочь - Невеста. Она должна быть в первую очередь Невеста - кроткая, нежная, покорная, женственная, ожидающая спасения от жениха-Героя. Ведь ее похитил Дракон (для совершения ритуальной дефлорации), и поэтому Герою необходимо освободить ее. Или же принцесса должна быть в первую очередь дочерью своего отца, который для Героя является ни кем иным, как Антагонистом. Тогда дочь будет помогать отцу избавиться от Героя, ставить ему невыполнимые задачи и желать его смерти. И тут Герою уже недостаточно просто выполнить все эти запредельные требования; такую Невесту, как мы видели, надо укрощать, сломав об нее три металлических прута, вырвав ее вагинальные зубы.

Эта двойственность положения девушки обусловлена древними представлениями о мане - разлитой в природе магической силе, которую способны аккумулировать вожди и колдуны. Вождь, согласно этим поверьям, управляет[22] силами природы - дождем, ветром и солнцем. И поэтому любая критическая для общества ситуация - неурожай, засуха, эпидемия - является его личной виной, свидетельствует о том, что вождь утратил свою ману. А такая утрата естественным образом ведет его к позорной казни. Критическая ситуация потому и требует Героя, что она освобождает место царя (бывшего Героя, теряющего ману и становящегося поэтому Антагонистом). И дело тут совсем не в природных катаклизмах. Даже при самых благоприятных условиях царь все равно теряет свою ману - с возрастом, с утратой сексуальной потенции. Это с необходимостью происходит, когда его дочь достигает полового созревания. Такой ослабевший (в магическом отношении) царь-Антагонист должен быть убит, и его место должен занять новый Герой, ставший мужем его дочери. Эта ситуация ставит девушку в чрезвычайно двойственное положение - с одной стороны, как любящая дочь, она должна спасать отца и помогать ему в убийстве Героя. А с другой, как гражданка, заботящаяся о благе всего народа, она должна помочь Герою уничтожить ее собственного отца. На этом фоне требования мифа к юноше кажутся тривиальными - ему надо просто победить трусость и освободить агрессию. А девушку миф бросает в весьма неоднозначную ситуацию с различными вариантами возможных решений. И одно из них - противостояние Герою, уже знакомый нам выбор развития по мужскому пути. Современная девушка, конечно, не стоит перед выбором, смертельным для отца или жениха. Но мы знаем, да и она смутно ощущает, что полюбив неродного мужчину, она тем самым предает свой первичный эдипальный объект. Бессознательное чувство вины может оттолкнуть девушку от ее Героя, вернуть ее к инфантильным переживаниям, т.е. к неврозу или к феминизму.

Впоследствии, с усилением централизованной власти, этот столь любимый народом способ смены царя уступил место наследственной монархии. Согласно Проппу, именно наш культовый миф об Эдипе и отразил этот переход - в нем форма преемственности уже новая (наследственная), а способ передачи власти (убийство Антагониста Героем) еще старый.

Излишняя фиксация на отце ведет девушку к еще одной форме отказа от мужчины - к ожиданию принца; крайним случаем такого отказа является монашество, статус «невесты Христовой». Ожидание принца - это стереотип жизни, названный Юнгом «пуэлла этерна» - вечная девочка. В данном случае отказ от принятия взрослой женской роли не приводит к обретению дополнительных маскулинных черт. Пуэлла этерна остается все той же инфантильной маленькой девочкой, типичной папиной дочкой. Но это скорее исключение, чем правило - обычно отказ от прохождения полоролевой инициации ведет к размыванию половой идентификации. Стиль жизни юноши становится женоподобным, а девушки, соответственно, мужеподобным.

Ожидание принца выражается в предъявлении чрезмерно завышенных требований к потенциальному партнеру. Сказочным коррелятом подобной позиции является задавание Герою-жениху невыполнимых задач, единственная цель которых - физическое уничтожение Героя. Попытки несчастного юноши, запавшего на подобную принцессу, соответствовать этим запредельным требованиям, скорее всего, будут иметь обратный эффект. Потому что здесь мы сталкиваемся не с проблемой его личных качеств, а с уже знакомой нам проблемой гинекологической стоматологии.

Два основных типа женских судеб, которые мы рассматриваем, описаны еще в «Теогонии» Гесиода. Серпом - древним орудием для обрезания того, что несет семя, Крон (Хронос) оскопил своего отца, Урана. Он бросил отрубленный фаллос[23] в море, и из его семени родилась Афродита Урания, символизирующая суть истинной женственности - любовь и рождение. А из павшей на землю крови родились Эринии (Эвмениды) - Мегара, Алекто и Тисифона - бесплодные богини кары и слепого мщения. Эринии (у римлян - Фурии) были крылатыми женщинами со змеями в волосах. Они похожи на трех крылатых змееволосых Горгон - Медузу, Эвриалу и Стено, и на крылатых карающих Гарпий.

Миф здесь совершенно прозрачен - женственность рождается из кастрированной мужественности. Из работ Фрейда мы знаем, что первоначально девочка ощущает себя кастрированным мальчиком. Женщина может смириться с этой псевдокастрацией, преодолеть зависть к пенису и «выполнять без тайной злобы и помыслов женскую роль» - т.е., подобно Афродите, перенять креативную функцию семени отрубленного фаллоса. Или не смириться - и тогда ее ждет судьба жестокой Мегары (мегеры).

Интересно, что у римлян была своя версия мифа о рождении Венеры - богиня любви, подобно жемчужине, выросла в раковине мидии. Обнаженная богиня вышла из раскрывшихся створок раковины - как мы можем видеть это на картине Боттичелли «Рождение Венеры». Раковина мидии - очень яркий вагинальный символ. Венера не просто вышла из ящика, подобно Героям, выходящим из чрева чудовищ. Потому что чрево - это утроба, матка, т.е. первичный половой признак. А створки раковины символизируют половые губы, т.е. признак вторичный, скорее сексуальный, чем креативный. Для римлян времен империи, как и для итальянцев эпохи Ренессанса, суть женственности - в бытии сексуальной игрушкой мужчины. Но в данный момент нас не интересует этот взгляд на женскую сущность; мы продолжаем исследовать два направления, описанных Гесиодом - судьбу Афродиты, воплощающей принятие женской роли и судьбу Мегары, женскую роль не принявшей.

Можно искренне уважать женщин, достигших действительных вершин в творчестве или иной мужской деятельности, можно восхищаться и увлекаться ими - но надо отдавать себе отчет, что успехи на мужских поприщах даются лишь за счет отказа от каких-то аспектов женской сущности. И сами творческие женщины прекрасно осознают это; во всяком случае, они сами утверждают, что гениальных поэтесс не может быть по определению - хотя иногда встречаются гениальные поэты женского пола. Это действительно так, и с поэтом женского пола бывает очень приятно общаться или даже иметь связь. Но не дай бог жить семейной жизнью с поэтом женского пола или, еще хуже, иметь от него детей! У Конрада Лоренца[24] есть интересное наблюдение из жизни диких гусей - иногда самцы ошибаются в сексуальном выборе и возникает пара из двух самцов. Причем каждый из них считает самцом именно себя, а другого, соответственно, самкой. В положенный срок они поочередно делают попытки потоптать друг друга, но, получив отказ, успокаиваются - мол, самка в своем праве, может у нее голова болит, или еще что. Творческие женщины, похоже, подобно этим диким гусям, неосознанно считают своих партнеров самками - а такое редкий мужчина может вынести. Поэтому великие женщины обычно или одиноки, или имеют весьма блеклого спутника-сателита.[25] А «звездные» пары просто обречены на распад - если, конечно, это действительно попытка создания семьи, а не совместного бизнеса. Мережковский и Гиппиус создали союз, который трудно назвать семьей, если понимать под семьей моногамную разнополую пару. Очень быстро разошлись Гумилев и Ахматова. Характерно, что именно их сын, Лев Николаевич Гумилев, и сформулировал теорию этнической метисации, весьма близкую к обсуждаемой нами теме.[26]

Каждый выбор имеет и обратную, не всегда учитываемую сторону. Недавно в арабском мире был интересный судебный процесс - женщина просила развода, так как муж плохо обращался с ней. Дошли европейские веяния и до Востока. Судья вынес компромиссное решение - Европа так Европа. Верни заплаченный за тебя калым - и ты свободна. Нельзя выходить замуж по-мусульмански, а разводиться по-европейски. Чем больше обретаешь свободы, тем больше ответственности принимаешь на себя. Нельзя получить одно без другого.

Свободный выбор есть святое право каждого человека, независимо от пола, хотя, как мы говорили, выбор женщины намного сложнее. Женщина, действительно выбравшая мужской тип жизни, достойна не меньшего уважения, чем женщина традиционной ориентации. Но в результате такого выбора и требования к ней становятся мужскими - по самому высшему счету. А именно этого и не выносит подавляющее большинство феминисток. Свободы они хотят полной - на всю мужскую катушку, а в ответственности - скидок на женственность, на слабость женской природы. Похоже, в реальной жизни феминизм - не четкий выбор мужского типа, а всего лишь трусливое уклонение от прямого и окончательного выбора, непрохождение женской идентификации в рамках возрастной инициации, застарелая хроническая девственность в мифическом смысле.

Феминистки хотят представить эмансипацию как часть глобального процесса освобождения человека. Этот механизм был запущен, когда граждане первых республик получили избирательное право и гарантии личных свобод. Первоначально гражданство предполагало наличие определенных цензов - национальных, имущественных, религиозных. Но постепенно ограничения сметались, и полноправное гражданство получили инородцы, иноверцы и прочие бывшие изгои - в том числе и женщины. В наше время это движение логически завершается борьбой сексменьшинств за свои права - в частности, за право юридически оформить однополую семью и усыновить или удочерить ребенка. Который по малолетству за свои права бороться пока не может. Таким образом, по мнению феминисток, эмансипация является одной из неотъемлемых частей прогрессивного развития демократии - а не симптомом загнивающего общества, как утверждал безумный Ницше. Но Ницше вовсе не считал эмансипацию единственным симптомом декаданса. В разлагающемся обществе, писал он, наряду с усилением эмансипации всегда развивается и неуважение к старикам. Стоит только посмотреть на наших пенсионеров, чтобы навсегда забыть этот бред о феминизме, как части всеобщего демократического движения.

Глубинные корни феминизма питаются застарелой женской обидой, тем мерзким «самоотравлением души», которое Ницше назвал французским термином «ressentiment». Рессентимент есть определенная психическая установка, приобретаемая человеком (группой) в результате долгого (хронического) подавления «низменных» страстей (злобной зависти, ненависти, жажды мести). Подавление обусловлено запретом на удовлетворение (и даже проявление) подобных чувств; а запрет - осознанием полнейшего собственного бессилия, своей неспособности отомстить, заполучить предмет зависти и т.д. В результате извращается вся система моральных ценностей (так говорил Заратустра: слабость они называют заслугой, бессилие - добротой, трусливую подлость - смирением, подчинение ненавидимым - послушанием, неспособность отомстить за себя - прощением). Главным источником рессентимента является, разумеется, не прямая обида, злонамеренно нанесенная недоступными для мести «сильными мира сего». Бессильная зависть вырастает из постоянного сравнивания себя с другими, в бесплодных мечтах о невозможном уравнивании. Любое «проявление себя» сильного человека может восприниматься как личное оскорбление теми, кто заражен ядом рессентимента. И тогда: здоровый человек одним своим присутствием оскорбляет калеку, сильный - слабого, умный - глупого, красивый - уродливого, талантливый - бездарного. Богатый оскорбляет бедного своим богатством и независимостью, а назойливая реклама постоянно поощряет эту черную завистливость, выросшую на благодатной почве лени и нежелания менять образ жизни. Коммунисты могут расслабиться - их учение воистину нетленно. Шариковская идея «отнять все и разделить поровну» действительно неискоренима.

Мужчина уже одним своим бытием оскорбляет женщину. Или точнее: женщину оскорбляет неравенство ее бытия с бытием мужчины. То, что Фрейд называл «завистью к пенису», есть, говоря более широко, зависть ко всему мужскому бытию, а не только к его главному символу. Так раб-негр мог завидовать белой коже плантатора - не потому, что она более красива или функциональна - но как символу, пропуску в другой (желанный) мир.

В неравенстве мужчины и женщины феминистки всегда выделяют лишь социальную сторону. Но мы сейчас говорим о естественном, природном (физическом) неравенстве. Почему естественное положение дел должно вызывать зависть?! Как справедливо заметил Макс Шеллер, в строго кастовом обществе рессентимент не может процветать. Там каждый заранее четко знает границы своего бытия, свой «потолок». Другое дело - так называемое «демократическое» общество, где теоретически любой человек может занять любое место - президента, миллиардера, лауреата нобелевки или Оскара. Но реально он не может практически ничего, кроме одного - сравнивать себя с первыми лицами, обиженно вопрошая - «ну почему он, а не я?!» Это, пожалуй, единственное осуществляемое право, которое дала ему демократия, разрушив всевозможные сословия и соответствующие ограничения. В том числе и половые.

Даже самую гнусную историю уже не повернешь вспять. Сегодня нашим женщинам, вместе с другими правами, даровано и это проклятое право - право завидовать мужчинам. Подобная мысль кажется абсурдной, ведь все мы знаем - женщины почти всегда завидуют именно женщинам. Это так. Но - «звездным» женщинам; женщинам, живущим, по сути, мужской жизнью. Темная сторона демократии в том, что даже самое разрушительное право уже нельзя отнять. Но есть и светлая сторона - никто не может заставить нас пользоваться всеми нашими правами. Демократия - не источник рессентимента, а всего лишь благодатная почва для него. Наши желания в норме порождают не бессильную зависть, а активные усилия для их осуществления. Рессентимент - это сделанный выбор, может быть неосознанный, навязанный - но это личный выбор каждого человека.

Повторимся еще раз: рессентимент - это плод не просто злобной зависти, но зависти именно бессильной. Зависти к тому, чего нельзя осуществить, приложив даже самые титанические усилия. Женщина не может стать мужчиной. Но она может (имеет право!) страдать от бесплодной зависти к мужской жизни. Нужно ей это отравленное право? Ведь еще можно от него отказаться - пока рессентимент не стал устойчивой психической установкой.

Справедливости ради, следует отметить, что у мужчин, вероятно, куда больше оснований завидовать женщинам.[27] Женщина порождает новую жизнь внутри себя - дух захватывает даже от простого написания этой фразы! Может быть, в недалеком будущем проблемой станет зависть мужчин к женскому бытию - столь же бессильная и бесплодная, как и феминистическая. Но сегодня мы имеем разрушаемую модель патриархального быта, со всеми трагическими последствиями этого распада. И одно из самых тревожных - снижение численности населения у «цивилизованных»[28] наций. Слово «вымирание» еще звучит преждевременно, но оно уже маячит где-то на горизонте.

Феминистки, конечно, вряд ли согласятся с нашими выводами. А как же, спросят они, объяснить существование культов Великих Матерей в этом фаллоориентированном мире? А как же, наконец, матриархат, который, если верить сказанному, противоречит всему ходу человеческой истории? Я бы ответил так: то, что мы называем матриархатом, не есть феминократия, не есть социальная власть женщин. В этом смысле матриархат еще более номинален, чем монархия в современной Англии. Он базируется на известном положении о том, что отцовство всегда сомнительно, тогда как материнство несомненно; и, пожалуй, это единственная его база. Именно поэтому в дописьменных обществах принадлежность к тотемному роду часто передавалась по материнской линии,[29] подобно тому, как в нашей культуре отец дает детям свою фамилию. Но самое важное здесь не по какой линии, а какая принадлежность передавалась - а передавалась принадлежность к роду мужского тотемного предка. Отголоски того, что мы называем матриархатом, еще совсем недавно встречалось в обрядах аборигенов Австралии, Африки и Северной Америки. Владимир Пропп в своей книге приводит исследования Вебстера и Мэтьюза по данной проблеме. «Одно из назначений обряда было подготовить юношу к браку. Оказывается, что обряд посвящения при экзогамии производился представителями не того родового объединения, к которому принадлежал юноша, а другой группой, а именно той, с которой данная группа была эндогамна, т.е. той, из которой посвящаемый возьмет себе жену. Это - австралийская особенность и, можно полагать, - древнейший вид посвящений. Раньше чем отдать девушку за юношу из другой группы, группа жены подвергает мальчика обрезанию и посвящению».[30] И далее, по дописьменным племенам в Виктории: «Помощник (приобретаемый мальчиком) не должен относиться к родне посвящаемого: он избирается кем-нибудь из пришедших (на торжество) племен, в которое мальчик впоследствии вступит через брак».[31] Сказочный помощник, как мы знаем, и есть тотемный предок рода; поэтому не удивительно, что он, как и принадлежность к тотемному роду, часто передавался по женской линии.[32] Практически то же мы встречаем и у Боаса в исследованиях обычаев североамериканских индейцев племени квакиутл. За посвящение юноши полагалось вносить определенную плату, которую вносил не его отец, а отец его будущей невесты. Память об этих обычаях мы можем встретить в сказочных мотивах «запродажи» сына - «отдай мне то, чего в своем доме не знаешь». Для нас здесь важно то, что хотя при создании семьи жених вступал в род своей жены, а не наоборот, феминократией здесь и не пахнет. Выкуп за его посвящение платил отец невесты, как глава семьи и рода, номинально передающегося через женщину. Ничего неожиданного для нас тут нет. Как мы знаем, Антагонист (тот, с кем Герой (инициант) связан узами унаследования) в мифах встречается в основном в двух социальных ролях: как отец матери Героя (или царь его родины) - и тогда он стремится избавиться от сына, пуская его в плавание по ночному морю; или как царь другой земли и отец Невесты Героя, который хочет уничтожить незваного претендента, задавая ему невыполнимые задачи. Здесь мы имеем дело с Антагонистом второго типа, царем и отцом Невесты времен так называемого матриархата. Сегодня передача рода по женской линии - уже пережиток далекого прошлого; при желании женщина может дать ребенку свою фамилию, но даже самая ярая феминистка не способна сделать ему отчество из своего имени. Кстати, евреи, один из древнейших народов планеты, до сих пор считают, что национальность человека определяет исключительно его мать (а не отец). Но значит ли это, что Израиль - матриархальное государство? Или что он был таковым во времена Моисея?

Вместе с пережитками матриархата в далеком прошлом остались и жуткие культы Великих Матерей - Черной Кали, Кибелы, Астарты и многих других. Ужасны были дары этих богинь. Двадцать четвертого марта, в День Крови, молодые жрецы Кибелы оскопляли себя - на празднике в честь богини-Матери и ее сына-любовника Аттиса. Видимо здесь и кроется часть разгадки того ужаса, который вселяли в мужчин Страшные Матери - в сильнейшей тяге к инцесту и в не менее сильном табу инцеста. Плюс весь комплекс переживаний, формирующих образ «плохой» матери - как это описано в объект-теории. Таким образом, Страшная Мать для мужчины - результат негативной проекции; образ, обусловленный запретной тягой к инцесту. Для женщины же она - фантазия-воспоминание об утраченной самодостаточности, которой обладали некогда самки австралопитеков, не утруждавшие себя вытеснениями и прочими трансформациями прямых инстинктивных желаний.

Не менее страшны были для мужчин и богини-Девы - поскольку, как мы говорили, каждая недефлорированная девушка несет в себе образ Страшной Матери. Охотнику Актеону достаточно было всего лишь не отвести глаз от наготы девственной Артемиды - и, превращенный в оленя, он был разорван на куски (невольно вспоминается кастрированный Осирис) собственными собаками. Разрывание на куски - это вариант кастрации, последовательно доведенной до своего логического конца.

Ужасное женское начало, так наглядно выразившееся в образе зубастой вагины, всегда пугало мужчин. Иногда вместо зубов в сказках упоминаются лезвия («в теле принцессы есть лезвия»), что еще сильнее бередит в мужчине комплекс кастрации.

Мы уже говорили, что юношеская инициация должна была разбудить в подростке тотемного Праотца (Зверя), а женская - убить в девушке Страшную Мать. Сейчас мы можем добавить, что женская инициация должна избавить девушку от зависти к пенису, а юношеская - освободить мальчика от страха перед зубастой вагиной.

Весьма показателен в этом отношении миф о Персее. Это очень классический миф, содержащий в чистейшем виде все элементы универсальной мифологемы: царя-Антагониста, пророчество по поводу сына дочери, заточение девственной дочери - Данаи, непорочное зачатие от золотого дождя, плавание по ночному морю в бочке, вторую семью, поход к западному краю земли (в царство ночи, в страну страшных чудовищ и золотых яблок), волшебных помощников, испытание, битву с чудовищем, освобождение Волшебной Невесты, свадьбу, убийство старого Антагониста, воцарение - в общем, полный набор. Из подвигов Персея наиболее известны две его битвы - с Медузой Горгоной и с Китом - морским чудовищем, напоминающим рыбу. Эти подвиги неравнозначны. К поединку с Медузой Персея готовят сразу несколько волшебных помощников, снабжая его целым арсеналом волшебных предметов. Грайи показывают ему путь к острову Горгон. Нимфы дарят ему волшебную суму, крылатые сандалии и шлем Аида (Гадеса), т.е. шапку-невидимку. Афина дает Герою отполированный бронзовый щит, в котором он должен увидеть отражение Медузы. Гермес вручает ему волшебный меч (серп), способный прорубить чешую Горгон, и постоянно помогает мудрыми советами. Но, несмотря на все это, битва с Медузой - чрезвычайно опасное предприятие с весьма сомнительным исходом. На этом фоне битву с Китом иначе как убийством не назовешь. Прекрасно вооруженный Персей, ничем не рискуя, хладнокровно расправляется с практически беззащитным чудовищем. Два этих подвига соотносятся примерно так же, как поход с рогатиной на медведя - с охотой старых маразматиков из Политбюро в госзаказнике. И тем не менее, надир - нижний экстремум мифологемы - это именно убийство чудовища (Дракона) и освобождение Волшебной Невесты (см. рисунок 3 и рисунок 9). А эпизод с Горгоной - всего лишь предварительное испытание волшебным помощником. Говоря языком русской сказки, Медуза Горгона - это баба Яга, у которой Персей таким оригинальным способом выбивает волшебный подарок - в награду за пройденное им испытание. И мы знаем, что это за подарок. Многие аналитики писали, что змееволосая голова Медузы символизирует женские гениталии. Здесь хотелось бы только добавить, что это голова с острыми клыками - огромными клыками существа, привыкшего пить живую кровь. Главная цель предварительного испытания Персея - освобождение юноши от страха перед непостижимой вагиной, от страха перед женщиной. Освобождение от страха перед женщиной иногда рассматривают как освобождение от тяги к инцесту - по сути, это две стороны одного и того же процесса подростковой трансформации. И после прохождения этого испытания битва с Драконом уже не представляет особых трудностей.

Характерно, что Персей и после всех побед не мог взглянуть в мертвые глаза Медузы. Т.е. он не проник в тайну женщины, не подчинил ее себе, но всего лишь научился некоторым способам обращения с этой смертельно опасной стихией. Также символично, что воплощающая зловещую сторону женских гениталий голова Медузы впоследствии украсила щит Афины - вечной девственницы, андрогинной богини с мужскими чертами характера. Не случайно именно этот древний символ использовал Рональд Лэнг в своем образном описании мифологемы психоанализа: «Фрейд был героем. Он сошел в "Преисподнюю" и встретился там с абсолютным ужасом. Он принес с собой свою теорию, как голову Медузы, превратившую эти ужасы в камень. Мы, следующие за Фрейдом, обладаем знанием, с которым он возвратился и передал нам. Он выжил».[33]

Патриархальное общество, построенное в результате многовекового совершенствования мужских и женских паттернов поведения, разумеется, было несовместимо с культами Страшных Матерей, требовавших оскопления от своих жрецов. Их просто обязаны были вытеснить мужские божества, менее кровавые и более дружественные. От них мужчины могли ждать не только защиты, но и помощи; тогда как у Великих Матерей, скорее всего, они просили лишь одного - оставьте нас в покое![34] И справившись с этим ужасом, мужчины с радостью отринули прежних богинь. В храмах Чатал-Хююка, который называют первым неолитическим городом, стены украшались мужскими и женскими символами - головами быков и женскими грудями из известняка. Чатал-Хююк возник примерно девять тысяч лет назад и просуществовал более пятнадцати веков; археологические находки в нем свидетельствуют о постепенном вытеснении женских символов мужскими.

Еще радикальнее поступили строители древнейшего гигантского культового сооружения - Белого храма в Уруке. Вы знаете, что древние зодчие предпочитали строить храмы в особых местах, располагающих к возвышенным настроениям. Поэтому при смене культа храм нового бога обычно воздвигали на месте прежнего храма, иногда в тех же стенах, и практически всегда - используя каменные плиты, колонны и другие элементы старого сооружения. Но только не в этот раз. Страх и неприязнь к Ужасным Матерям были так сильны, что древние месопотамские строители просто заложили кирпичами остатки старого храма, воздвигнув двенадцатиметровый зиккурат, и уже на нем возвели храм бога неба Ану. Это произошло в четвертом тысячелетии до н.э. Белый храм Ану можно считать великолепным символом нашего патриархального общества, в темном фундаменте которого, в бессознательном, наглухо заложенном слепыми кирпичами, до сих пор таятся страшные силы Великих Матерей, готовые вырваться на свободу и разрушить наш мир - к чертовой матери!

Хотелось бы на этом и закончить блок, но нельзя не сказать еще об одном. Никого не должно вводить в заблуждение, что эта часть работы посвящена исключительно вариантам женской судьбы. Я претендую здесь на исследование именно мужского восприятия[35] женской психики, а не на исследование женской психики, как таковой - как это может показаться с первого взгляда. Хотя, наверно, все же бросается в глаза, что постоянно обращаясь к теориям исследователей-мужчин, я совершенно игнорирую взгляды женщин на движущие силы их собственных судеб.[36]

На самом деле, это характерно для всех моих работ - я пишу о себе (о том, что нахожу в себе) и не питаю иллюзий по поводу «общезначимости» высказываемых истин. Но поскольку человек не может быть абсолютным уникумом - я пишу одновременно и от лица определенного слоя людей, для которых справедливо то же, что справедливо для меня. «Слоя» не в том смысле, что в этих людях есть какие-то особые черты, присущие только им; просто как раз они и способны заметить и узнать в себе именно эти общечеловеческие черты.

Человек, которому мои мысли чужды, вряд ли дочитает работу до этого места. Если же дочитает - значит, я задел и его, дал ему повод для споров и опровержений. А его опровержения - это истины для его единомышленников. Так или иначе, но я действительно рад, что вы до сих пор со мной. Приготовьтесь - сейчас перед нами предстанет карта самого отчаянного и рискованного - т.е. самого героического путешествия.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.proekt-psi.narod.ru/

[1] Ср. Вебстер, «Primitive secret societies»: «Фундаментальной доктриной была вера в личного духа-хранителя, в которого посредством обрядов фаллического характера члены объединения, как полагали, превращались». Даже сам характер обряда здесь фаллический.

[2] Очень часто - именно разбойников. Этот статус юношей добрачного возраста должен был подчеркнуть, что обитатели мужского дома, как правило, жили в конфронтации со своими прежними семьями.

[3] В некоторых районах Нигерии существует поверие, что младенец, коснувшийся (при родах) головой клитора, непременно умрет. И здесь можно предположить мотив страшной (неукрощенной) матери, спастись от которой можно только лишив ее атрибутов маскулинности (точнее: того, что данная культура считает атрибутами маскулинности).

[4] С.Борисов «Культурантропология девичества. Морфология и генезис девичьей составляющей современной неофициальной детско-подростковой культуры» на сайте «web-кафедра философской антропологии»: http://anthropology.ru/ru/texts/borissv/girlhd_0.html. Существует и печатный вариант этой статьи (С.Борисов «Культурантропология девичества», Шадринск, 2000), но при тираже в 150 экземпляров он практически недоступен.

[5] На самом деле это кажется маловероятным. Но Борисова интересует не «как оно есть», а как такой осмотр переживается девочкой-подростком. Т.е. в его работе речь идет не о формальной, а о психологической достоверности.

[6] Этот вопрос, пишет Борисов, «вызывает у некоторых своего рода культурно-психологический шок». Потому что такой осмотр будет восприниматься как инициация только девушкой, еще девственной в своем самовосприятии. В противном случае инициация, скорее всего, уже пройдена - правда, другим способом.

[7] В данном контексте «деловые» женщины - это женщины, желающие побеждать мужчин (и в итоге, как правило, побеждающие).

[8] А следовательно - результаты этого исследования устарели практически мгновенно. Для получения современной картины нужно все начинать сначала.

[9] Борисов рассматривает практику советской медицины, когда первое гинекологическое обследование проводилось в пубертатный период. Сегодня это уже история.

[10] Ср.: «Перед-чем испуга есть обычно что-то знакомое и свойское. Если угрожающее имеет характер наоборот целиком и полностью незнакомого, то страх становится жутью. А когда угрожающее встречает чертами жуткого и вместе с тем имеет еще черту встречности пугающего, внезапность, там страх становится ужасом. Дальнейшие видоизменения страха мы знаем как застенчивость, стеснительность, боязливость, ступор». М.Хайдеггер «Бытие и время», М., 1997, стр.142.

[11] С.Борисов «Латентные механизмы эротической социализации», Шадринск, 2000, стр.56.

[12] Как мы уже отмечали: вытеснения, поворота против себя и обращения в свою противоположность.

[13] А человек - просто потрясающий (преклоняюсь); высшая проба по всем мужским меркам. Но вряд ли стоит женскими мерками оценивать неженскую судьбу.

Зато когда с трибун доносится верещание: «Как мать вам говорю, и как женщина», - то здесь мы, скорее всего, имеем дело с предательством женственности, ставшей предметом политических спекуляций, частью профессионально сконструированного имиджа. Галич в очередной раз попал в самую точку.

[14] Например, знаменитое «твою мать» означает ни что иное, как «я - твой отец» (или более широко - один из Отцов), в смысле: я - всё, ты - никто. Желание девушки стать отцом вполне понятно. Но, надеюсь, пока неприемлемо.

[15] Змей - не просто отвратительное, внушающее ужас чудовище; это еще и фаллическое чудовище. И тем страшней он для неинициированной девушки.

[16] Относительно неискаженное. Все познается в сравнении - и в данном случае это сравнение с периодом до инициации.

[17] Галантный Пушкин издевался над Булганиным, высмеивая небезупречное прошлое его жены. Такое поведение по отношению к женщине иначе как подлостью не назовешь - но это опять-таки лишь с точки зрения нашей (нерыцарской) эпохи. Пушкин бы, скорее всего, даже не понял этого упрека. Он же с мужчиной сводил счеты - а при чем тут женщина?

[18] Конечно, не все подростки пишут стихи. Но я полагаю, что большинство пациентов (мужчин), выбравших методом лечения психоанализ, прошли через это.

[19] Главным открытием Фрейда я считаю понятие «множественной детерминированности». До Фрейда объяснительные модели психики руководствовались вульгарным детерминизмом: из A следует B. Но практически любой психический акт (за исключением самых примитивных рефлексов) обусловлен множеством причин, явных и скрытых. Об этом нельзя забывать ни при анализе культурных феноменов, ни при анализе проблем наших пациентов.

[20] «Потерять» ребенка (в буквальном смысле: случайно оставить где-то и забыть) - тоже искажение (смягчение), выполняющее определенный социальный заказ. Разве настоящих Героев-младенцев случайно забывали - в лесу, кишащем голодным зверьем, или в ларце посреди бушующего моря?

[21] И.Бродский «Песня невинности, она же - опыта», с/с в 3 т., СПб, «Пушкинский фонд», 1994, т.2, стр.305-306.

[22] Вернее будет сказать - манипулирует. Например: имеет право попросить. Ответственность обладателя такого права огромна.

[23] И вновь, вопреки прекрасно известной нам медицинской терминологии, под кастрацией мы понимаем не удаление семенников, но полную ампутацию мужских гениталий.

[24] См. К.Лоренц «Агрессия (так называемое "зло")».

[25] Есть также подозрение, что в среде творческих женщин выше (чем в среднем по стране) процент лесбиянок (это личное наблюдение, и подтвердить его статистически я не могу). Но язык не поворачивается развивать эту тему - и за это отдельная благодарность нашей мужской творческой среде.

[26] Этот вопрос более подробно рассмотрен в работе «Митьки никого не хотят!» (в сб. «RUSSIAN IMAGO 2000», СПб, «Алетейя», 2001).

[27] Стоит обратиться к статистике операций по смене пола в нашей стране и за рубежом. В «цивилизованном мире» пол хотят сменить в основном мужчины; у нас - наоборот. Статистика весьма поучительная.

[28] Т.е. (в данном контексте) феминизированных.

[29] Матрилинейная филиация до сих пор сохранилась у большинства «неокультуренных» племен австралийских аборигенов - но из этого факта никто не делает выводов о существовании «австралийского матриархата».

[30] В.Пропп «Исторические корни волшебной сказки», М., 1998, стр. 198.

[31] Там же.

[32] Как тотем рода матери, или рода брата матери, или рода будущей жены. Или еще более сложно - как тотем нематеринской секции в материнской фратрии.

[33] Р.Лэнг «Расколотое "Я"», М.-СПб., 1995, стр. 16.

[34] Кто дарует жизнь, тот над ней и властвует. История религии и культуры есть история освобождения от этой страшной власти. Ср.: «Перерезать волосок уж наверное может лишь тот, кто подвесил». М.Булгаков, «Мастер и Маргарита», СПб., 1993, с/с в 6 т., т.1, стр.175.

[35] Вся патриархальность нашей цивилизации обусловлена именно страхом мужчины перед женщиной. Об этом писал еще Отто Ранк в работе «Травма рождения». Но если смотреть глубже, то боится мужчина скорее не женщину, а своего отношения к ней. Он страшится, что не сможет совладать со своими сексуальными желаниями, и неуправляемый Эрос разнесет вдребезги хрупкое здание нашей культуры.

[36] Не потому, что женщинам нечего сказать об этом (как раз наоборот!), и не потому, что их мнения не имеют для меня научной ценности. Они просто не имеют отношения к рассматриваемому вопросу. Зато в следующем блоке мы в полной мере насладимся обществом гениального мыслителя женского пола - Мелани Кляйн, радикально (в используемой терминологии: по мужски) реформировавшего классический психоанализ. И еще - мы ведь так и не разгадали эту странную загадку - почему так велик процент женщин-классиков в психоанализе (по сравнению со всеми остальными науками)? Может быть, проходя через кушетку психоаналитика, они получают посвящение по мужскому типу - а вовсе не избавляются от своего мужского комплекса, чтобы «выполнять без тайной злобы и помыслов женскую роль»?

Страницы: 1, 2