Философия любви

Философия любви

Министерство высшего и профессионального образования РФ

Магнитогорский Государственный Технический Университет

им. Г. И. Носова

Кафедра философии

РЕФЕРАТ

по философии на тему:

«Философия любви»

Выполнил:

Аспирант

Проверил:

Профессор

Магнитогорск

2001

Содержание

Содержание 2

Введение 3

Детство человеческой любви 3

Любовь в Античной Греции 5

Идеал любви христианско-византийского мира 9

Тема любви в философской культуре нового времени 15

Сущность любви – тема философского размышления 21

О смысле любви 24

Список использованной литературы 26

Введение

Только в любви и через любовь человек становится человеком. Без любви

он неполноценное существо, лишенное подлинной жизни и глубины и не

способное ни действовать эффективно, ни понимать адекватно других и себя. И

если человек – центральный объект философии, то тема человеческой любви,

взятая во всей ее широте, должна быть одной из ведущих в философских

размышлениях.

Философский анализ любви разворачивается в двух основных направлениях:

описание конкретных многообразных видов любви (от наиболее отчетливых ее

видов до видов, стоящих на грани влечения и пристрастия) и исследование тех

общих черт, которые присущи каждой из разновидностей любви. Главное

внимание уделяется половой (эротической) любви, являющейся парадигмой

всякой любви. Любовь истолковывается как влечение, порыв, вдохновение, как

воля к власти и вместе с тем стремление к верности, как особая сфера

творчества и одновременно стимул к творчеству в других областях, как

предметное выражение глубин личности и ее свободы, притом свободы, готовой

добровольно принести себя в рабство, как сложное, многоплоскостное

перечисление биологического и социального, личностного и общественно

значимого, интимного, затаенного и вместе с тем открытого, ищущего,

претендующего.

Детство человеческой любви

Уже давно люди спрашивали себя, когда возникла любовь — вынес ли ее

человек из животного царства, или она появилась позднее. Многие считают,

что любовь родилась позже своих собратьев — ненависти, зависти, дружелюбия,

материнского чувства. Пещерные люди, которые жили ордой, групповым браком,

наверно, не знали никакой любви. Исследователи древности говорят, что ее не

было даже тогда, когда стало возникать единобрачие. Исходя из работ таких

исследователей — Моргана и Бахофена,— Энгельс писал: «До средних веков не

могло быть и речи об индивидуальной половой любви. Само собой разумеется,

что физическая красота, дружеские отношения, одинаковые склонности и т. п.

пробуждали у людей различного пола стремление к половой связи, что как для

мужчин, так и для женщин не было совершенно безразлично, с кем они вступали

в эти интимнейшие отношения. Но от этого до современной половой любви еще

бесконечно далеко».

Многие философы, психологи, ученые считают, что во время античности

любви не было, а был один только телесный эрос, простое половое влечение.

Эрос античности — так называют они любовь того времени, и это ходячий

взгляд, который многие считают аксиомой. Вряд ли, конечно, верно, что в

древности не было настоящей любви. О любви то и дело говорится уже в самых

древних мифах Греции, а в классическую эпоху, почти двадцать пять веков

назад, появились даже теории духовной любви — Сократа, Платона и

Аристотеля. А греческие боги любви? В свите богини любви Афродиты было

много богов — покровителей любви. Один из них олицетворял собой начало и

конец любви (у Эрота была стрела, рождающая любовь, и стрела, гасящая ее),

другой — плотские вожделения (Гимэрот), третий — ответную любовь (Антэрот),

четвертый — страстное желание (Поф), пятый — любовные уговоры (богиня

Пейто), шестой — брак (Гименей), седьмой — роды (Илифия). И раз были боги

любви и даже теории любви, то откуда же они брались, если не из любви?

При древних храмах жили тогда жрицы любви, их почитали, а любовь

обожествлялась как таинственная сила. Конечно, это еще простой эрос,

телесный, лишенный духовности. Но уже и в те времена людям ясно было, что

этот эрос не просто животное чувство, - он очеловечивает человека. С ходом

времени менялись люди, другим делался уклад их жизни, их психология. И

наверно, нельзя выводить общие для всех эпох античности правила, думать,

что любовь была в них одинаковой, равной самой себе.

Любовь ранней античности вполне, видимо, можно назвать античным

эросом. Это как бы предлюбовь, в ней еще много обще природного, одинакового

для человека и других живых существ. Телесные (хотя уже и одухотворенные)

тяготения, плотские желания – таким и был, видимо, ранний эрос античности.

Не раз говорится в мифах о том, что боги принимали облик других людей,

чтобы под их видом явиться к возлюбленным.

Интересно, что любовь появляется во времена, когда женщина попадает

под господство мужчины. Можно было бы подумать, что любовь возникла в

истории как психологическое возмещение за женское рабство: подчинив

женщину, мужчина сам попал к ней в плен. Но это внешний подход — и очень

однолинейный. Можно предположить, что похожие нравы царили в начальные

времена варварского патриархата. Любовь не выдержала этого психологического

ледникового периода и погибла. И лишь спустя долгие тысячелетия, когда

отношения мужчины и женщины начали смягчаться, любовь стала рождаться

снова. Личность начинает обособляться от общества, начинает все больше

осознавать свои отдельные, частные интересы, все больше выдвигать их на

первый план. И вместе с этим обособлением резко углубляется и любовь, она

как бы выдвигается вперед, попадает под увеличительное стекло, и постижение

ее ценностей делается куда более глубоким и разветвленным.

Именно тогда появляется ощущение исключительности любви, ее

несравнимости с другими чувствами. То и дело говорят поэты, что любовь –

центр жизни, самое главное в ней, что она сильнее всего на свете – сильнее

уз крови, сильнее даже инстинкта жизни. Поэтому в античной поэзии начинает

звучать нота нескончаемости любовного чувства

С ходом цивилизации все больше распадается древний синкретизм, все

дальше уходят времена, когда духовность еще не вышла из лона телесности.

Теперь она часто уже самостоятельна, независима, уже существует сама по

себе. Любовь все больше пронизывается духовными тяготеньями, и это видно не

только в лирике, и в позднеантичном романе. Для древних любовь — смесь меда

и яда, и недаром их трагедия с таким страхом писала о ней. Вместе с

появлением любви резко выросли не только радости жизни, но и — пожалуй, еще

больше — ее горести, ее боль, тревога. Любовь — огромный психологический

усилитель восприятия, и она увеличивает в глазах людей и счастье и

несчастье, и, может быть, несчастье даже больше, чем счастье. И поэтому так

много горя и боли в античной драме, в античной лирике, да и вообще у поэтов

всех других эпох — от Петрарки до Блока и Маяковского.

Входя в жизнь человечества, любовь меняет весь строй ее ценностей. Это

совершенно новый стимул среди стимулов человеческого поведения, и,

появляясь, он бросает свой отсвет на все другие стимулы, смещает их

равновесие, резко меняет пропорции. Простота человеческой жизни теперь

пропадает, рождение любви запутывает, усложняет индивидуальную жизнь,

лишает ее былой ясности и цельности. Конечно, в разные времена и у разных

людей это выглядит по-разному. Но ясно одно — и это давным-давно стало

понятно людям: любовь приносит человечеству не только свет, но и мрак, она

не только поднимает, но и гнетет человека.

Любовь в Античной Греции

Древние греки различали несколько видов любви.

Это, прежде всего, конечно, Эрот, обожествленный эрос. Эрот, или

эрос,— любовь-страсть, любовь, пограничная с безумием, безумная любовь.

Древние греки так и говорили: «эротоманиа» — «безумная (безрассудная)

любовь». Был глагол «эреоманео» — «быть безумным от любви».

Эрос — главным образом половая любовь. Отсюда «эротикэ» — искусство

любви. Отсюда и название произведения римского поэта Левия «Эротопайнион» —

«Любовная забава», аналогичная латиноязычной поэме Овидия — «Искусство

любви». Правда, любовь-страсть может быть направлена и на другое. Геродот

писал о спартанском царе Павсании (это не тот, который в «Пире»), что тот

«имел страсть» («эрота схон») стать тираном всей Эллады... Однако любовная

страсть, как всякая страсть, редка и непродолжительна. Как все безмерное

(древние греки понимали неразумное, безумное как безмерное), страсть,

пожирая своего носителя, пожирает себя.

Более спокойна «филиа». Существительное «филиа» имеет свой глагол —

«филео» — «я люблю» («филео су» — «я люблю тебя»), У этой любви больший

спектр значений, чем у эроса. Такой любовью сложно любить многоразличное.

Это, кроме того, не только любовь, но и дружба. Поэтому эротическая любовь

— лишь один из видов «филии».

Любовь как высшая степень хорошего эмоционального отношения «я» к «не-

я» колеблется между себялюбием, где «не-я» — это «я», и «друголюбием»,

любовью к «не-я», за которой, однако, может скрываться опосредованное

себялюбие, когда предмет любви («филэтон») сводится лишь к объекту и к

средству удовлетворения себялюбия, а не рассматривается как нечто

самоценное, как нечто даже более ценное, чем «я». Любовь в первом смысле —

любовь потребительская. Это не настоящая любовь. Только вторая,

самоотверженная, любовь истинная. Гегель не зря сказал, что настоящая

любовь — это обретение самого себя в отказе от самого себя и в исчезновении

себя в другом. Настоящая любовь самоотверженна. Она включает в себя и

элемент жалости и сострадания к предмету любви. Можно сказать:

Да, нет любви из жалости,

Но нет любви без жалости,

А если нет в ней жалости –

То это просто шалости...

«Филиа» — это не столько любовь, сколько влюбчивость («филерастиа»).

Остальные виды «филии»: любовь к отцу («филопатор» — «любящий своего

отца»), любовь к матери («филомэтор» — «любящий свою мать»), любовь к детям

(«филопайс» — «детолюбивый»), любовь к братьям и сестрам («филадельфиа», от

«адельфос» — «брат» и «адельфэ» — «сестра»), любовь к своим товарищам

(«филетайриа»), к друзьям («филофилиа»), вообще дружелюбие

(«филофронэсис»), любовь к своему родному городу («филополи»), к своим

согражданам («филополитэс» — «любящий своих сограждан»), любовь к своему

отечеству («филопатриа»), любовь к своей родине — Греции, преданность ей

(«филеллэн» — любящий Грецию, Элладу), любовь к народу («филодэмос» —

«народолюбивый»), любовь к человеку («филантропиа», отсюда «филантропия»).

«Филиа» — любовь к наслаждению («филэдониа»), к славе («филендоксиа»), к

власти («филархиа»). Это любовь к свободе («филелеутерон»), но любви к

несвободе, к рабству у древних греков не было, хотя было «филотюраннос» —

«стоящий на стороне тиранов, приверженец тирании». «Филиа» — любовь к

прекрасному, («филокалиа») — любви к безобразному не было; любовь к

добродетели, к добру, к доброте («филагатос»), но возможно и стремление к

пороку («филопонэрос» — «тяготеющий к пороку» в отличие от «филаретос» —

«любящий добродетель»). «Филиа» — любовь к правде, к истине («филалетейа»),

но возможна и любовь ко лжи («филопсеустиа»). «Филиа» — любовь к

деятельности («филергиа»), труду («филопониа»), к земледелию

(«филогеоргиа»), к искусствам, ремеслам («филотехниа»), любовь к музам, т.

е. также любовь к наукам и искусствам («филомусиа»). Это также любовь к

богатству («филоплутиа»), жадность к деньгам («филохрэматиа»), страсть к

наживе, корыстолюбие («филкердейа»). «Филиа» — любовь к общению

(«филокойнос» — «любящий общение») и любовь к одиночеству («филеремос» —

«любящий одиночество»). «Филиа» — любовь к своему телу, т. е. тщательный

уход за телом («филосоматон»), любовь к самому себе («филоаутос»), любовь к

своей душе, к своей жизни («филопсюхиа» и «филодзойа»), однако это

осуждалось как чрезмерное жизнелюбие, жалкая привязанность к жизни, как

источник трусости и рабства.

Кроме «эроса» и «филиа» были у эллинов и другие термины, обозначающие

любовь. Это производные от «филии» термины: «филосторгиа» — «нежная любовь,

горячая привязанность», «филотэс» — «дружба, привязанность, любовь». Еще

более мягкой, чем «филиа», любовью является, возможно, «агапэсис» — любовь-

влечение. Во времена вечерней зари языческой культуры и утренней зари

христианской эта любовь приняла форму «агапэ» — новозаветной любви (агапы —

братские трапезы у ранних христиан).

Среди видов «филии» была и любовь к мифам («филомютос» — «любящий

сказания, мифы»). Древнегреческая мифология, как известно, богата образами,

сюжетами, легендами, из нее черпали свои темы многие древнегреческие

трагики, поэты, писатели-прозаики, художники, скульпторы...

Мифология — антропоморфична. В мифологии люди, не зная законов

природы, подлинных причинно-следственных отношений в мире, объясняли

явления поверхностно, связывая их ассоциативно, по аналогии со своими

отношениями и свойствами. Совершалась великая метафора — перенос на природу

человеческих свойств и отношений, отчего, поскольку самой природе это

человеческое чуждо, то переносимое на природу человеческое накапливалось

над природой, образуя сверхприродный, сверхъестественный мир олицетворяющих

те или иные природные, а также и некоторые общественные явления

сверхъестественных существ, богов, демонов и т.д. И даже если эти существа

внешне не похожи на людей, зооморфны или чудовищны, они все равно думают,

говорят и действуют как люди, руководствуются человеческими мотивами. Это

неявный антропоморфизм.

Была мифологизирована и обожествлена и любовь. В Древней Греции она

мифологически была представлена в образах нескольких мифологических

существ. Это, прежде всего Афродита и Эрот (в Риме соответственно Венера и

Амур).

Афродита — богиня любви и красоты. Ей приписывалась большая роль. Ей

подчинено почти все живое. Афродита даже сводит богов с женщинами, а богинь

— с мужчинами.

Имел свой мифологический образ и эрос. Это Эрот — сын Афродиты (по

некоторым версиям, Артемиды, изменившей своей девственности). Тот

хорошенький, шаловливый и безжалостный мальчик с крылышками, с луком и

стрелами любви, которые он по своему капризу пускает то в богов, то в

людей,— плод эллинистического искусства, вначале же Эрота изображали в виде

необработанной каменной глыбы.

Гомер не упоминает Эрота в числе богов. Это — безличная сила, влекущая

друг к другу богов и людей противоположного пола.

И здесь мы находим переход к философии.

Среди видов «филии» была и любовь к познанию. Это «филоматейа» —

«любовь к знанию, любознательность» («матэма» — «знание, учение, наука»,

отсюда математика), «филологиа» — «любовь к ученым беседам, занятиям»,

отсюда филология (однако «логос» означал не всякое слово, а только ученое,

разумное, отсюда и иной смысл термина «филологиа», чем это принято теперь),

«филопеустиа» — «пытливость, любопытство» наконец, «философиа» — «любовь к

знанию, любознательность; исследование, учение, наука; любовь к мудрости,

философия; философское учение». Глагол «философео» означал «любить знания,

быть любознательным, мудро рассуждать...», а существительное «философос»

«образованный, просвещенный человек, ученый, любитель мудрости...».

Философия, возникнув из мифологического мировоззрения под влиянием

окрепшего в самой жизни, а также в сферах специального знания интеллекта,

логоса (логос нельзя отождествлять с философией, логос - то, благодаря чему

существует философия), все же смогла до конца изжить антропоморфизм. Им

философы как бы «затыкали дыры» в своих философских системах. Для этого

употреблялись и остающиеся, в сущности, мифологическими образы любви,

прежде все Афродиты, Эроса, Филии. Древнегреческий предфилософ Гесиод, не

умея объяснить движущую силу космогонического процесса, процесса

происхождения и развития космоса (а кто может это объяснить?), находит эту

силу в космическом, вселенском эросе.

Образ Эрота был философски осмыслен Платоном в «Пире». Участвующий в

этой беседе Сократ (устами которого говорит Платон, избегавший в своих

сочинениях высказываться от своего имени) принимает, в сущности, мысль

Павсания о двух Эротах: вульгарном, земном и возвышенном, небесном (хотя и

не использует этой терминологии), наполняя ее идеалистическим содержанием в

духе учения Платона о двух мирах, земном, физическом, чувственном и

небесном, идеальном, мыслимом. В платоновском диалоге «Пир» Сократ по-

своему развивает образ Эрота, говоря, правда, что все это он слышал от

некоей мудрой женщины Диотимы, которая просветила его в том, что касается

любви. Эрот сам по себе не прекрасен и не добр, но он и не безобразен и не

подл, он сам по себе не мудр и не невежествен. Эрот находится посередине

между этими крайностями. Он как бы единство противоположностей. Такова,

говоря нашим языком, диалектическая природа Эрота.

Эрот — сын бога богатства Пороса и богини бедности (была и такая

богиня!) Пении (отсюда «пени»). Будучи сыном столь непохожих родителей,

Эрот противоречив. Эрот не просто некая «золотая середина» между прекрасным

и безобразным, между мудростью и невежеством. Эрот — стремление от худшего

состояния к лучшему. «Эрот — это любовь к прекрасному», а мудрость — одно

из самых прекрасных на свете благ, поэтому Эрот в изображении Сократа —

Платона — любитель мудрости, философ. Так Платон объясняет высший смысл

термина «философия», введенного в обращение Пифагором (VI в. до н. э.),

который исходил из того, что людям доступно только стремление к мудрости,

но не сама мудрость. У Сократа — Платона Эрот — сверхъестественное

существо, демон — посредник между богами и людьми.

Далее Сократ доказывает, что любовь к прекрасному — это любовь к

своему благу, любовь к вечному обладанию этим благом, любовь к бессмертию.

Но люди смертны. Та доля бессмертия, которую дали людям бессмертные боги,—

способность к творчеству (а это «все, что вызывает переход из небытия в

бытие»), к рождению («рождение — это та доля бессмертия и вечности, которая

отпущена смертному существу»). Однако стремление к прекрасному имеет и

более высший смысл. Это стремление к идеальному, небесному, точнее говоря,

занебесному миру. Эрот здесь уже не просто посредник между людьми и богами

(это все же мифологический аспект Эрота у Сократа — Платона), а посредник

между физическим и идеальным мирами, само стремление к прекрасному как

таковому, к идее прекрасного. Обыватель любит прекрасные вещи, прекрасные

тела. Но философ любит прекрасное само по себе. Оно чисто, прозрачно,

беспримесно, не обременено человеческой плотью, красками и всяким бренным

взором, оно божественно и единообразно. Увидев хоть раз такое прекрасное,

человек не может уже жить прежней жалкой жизнью. Такой человек родит уже не

призраки добродетели, а саму добродетель, не призраки истины, а саму

истину... Так, рассказывает Сократ, сказала мне мудрая Диотима, «и я ей

верю. А, веря ей, я пытаюсь уверить и других, что в стремлении человеческой

природы к такому уделу у нее вряд ли найдется лучший помощник, чем Эрот.

Поэтому я утверждаю, что все должны чтить Эрота...»

Таков образ Эрота в философской системе идеалиста Платона. За всеми

видами любви: к родителям, к детям, к женщине, к мужчине, к отечеству, к

труду, к поэтическому и правовому творчеству и т. д. и т. п. должна стоять

высшая любовь — любовь к миру вечных и неизменных идей, к высшему миру

добра как такового, красоты как таковой, истины как таковой. (Это и есть

то, что обычно называют «платонической любовью», неверно понимая под этим

несексуальную любовь мужчины и женщины. Такой любви быть не может, а если и

возникают такие отношения между ними, то это не любовь, а дружба.)

Все же в Древней Греции (и позднее в Риме) любовь ценилась высоко. В

«Пире» содержится подлинное прославление любви. Более того, там говорится и

о ее положительном нравственном содержании. «Ведь тому, чем надлежит

руководствоваться людям, желающим прожить свою жизнь безупречно, никакая

родня, никакие почести, никакое богатство, да и вообще ничто на свете не

научит их лучше, чем любовь».

Идеал любви христианско-византийского мира

Если сегодня, когда история христианства уже насчитывает две тысячи

лет, мы зададимся вопросом, каков же главный вклад его в человеческую

культуру, то, почти не задумываясь, можем ответить: идеал всеобъемлющей

любви как основы человеческого бытия. Христианство сразу же осознало себя

носителем принципиально новой, не бывшей до того этики, нового понимания

человека, его места в мире, новых законов человеческого бытия. Нагорная

проповедь Христа строится на принципах снятия древней нравственности

нравственностью новой, основанной на принципах любви. Новые заповеди даются

чаще всего не как развитие старых, а как их отрицание, снятие. «Вы слышали,

что сказано: око за око, зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но

кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет

судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду...» (Мф

5, 38-40).

Идеал всеобъемлющей, всепронизывающей и всепрощающей любви возник и

сформировался в позднеантичном мире, в наиболее целостном и завершенном

виде в сфере религиозного сознания, ибо без освящения божественным

авторитетом он практически не мог стать достоянием общественного сознания

древнего мира и возник он как отрицание противоположного идеала. Если в

Ветхом завете главным принципом взаимодействия Бога с человеком был страх,

то в Новом завете им стала любовь, не отменившая полностью «страх Божий»,

но подчинившая его себе.

Само воплощение (вочеловечивание) Сына Божия, вся его деятельность на

земле, страдания и позорная смерть на кресте во искупление грехов

человеческих были поняты евангелистами, затем и патристикой, как акция

глубочайшей любви Бога к людям. «Ибо так возлюбил Бог мир,— пишет

евангелист Иоанн,— что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий,

верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына

Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин 3,

16—17). Сопоставляя этот удивительный акт любви Бога к людям с уровнем их

сознания, апостол Павел отмечает, что человек едва ли отдаст свою жизнь за

другого, разве что кто-то решится пожертвовать за своего благодетеля. А

«Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы

были еще грешниками» (Рим 5, 8), и этим спас нас для вечной жизни. С того

великого и таинственного времени «любовь Божия излилась в сердца наши Духом

Святым, данным нам» (Рим 5, 5) и «любовь Христова объемлет нас» (2 Кор 5,

14). Она столь велика и сильна, что превосходит всякое разумение (Еф 3,

19), ибо изливается не только во внешний мир, но и действует внутри самого

Божества — связывает Отца и Сына.

«Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас,— взывает Иисус к

людям,—пребудьте в любви Моей» (Ин 15, 9). Сам Бог подал людям пример

бесконечной и спасительной любви, и Новый завет, а за ним и христианские

мыслители на протяжении всей истории христианства неустанно призывают

единоверцев к подражанию божественной любви. «Итак, подражайте Богу, как

чада возлюбленные, и живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал

Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное» (Еф 5,

1—2).

Все три синоптических Евангелия передают (хотя и несколько в разной

форме) эпизод с искушением Иисуса книжником, который вопросил его о

наибольшей заповеди закона и услышал в ответ; «...«возлюби Господа Бога

твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим»:

сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: «возлюби

ближнего твоего, как самого себя». На этих заповедях основываются закон и

пророки (Мф 22, 37—40). Иисус фактически дословно повторил заповеди из

Пятикнижия Моисея. Однако там они перечислены среди множества других

наставлений и «уставов» и находятся в разных книгах. Иисус же выдвигает их

на первое место в качестве главных и объединяет. Понятие же «ближнего»,

относившееся в Ветхом завете только к «сынам Израиля», он распространяет на

все человечество, подведя под него в ответе книжнику презираемого иудеями

самарянина (см.: Лк 10, 30—37).

В данном случае Иисус не отменяет заповеди закона, но, напротив,

усиливает их, выдвигает на первый план и делает акцент на второй (в его

исчислении) заповеди; любви к ближнему. Главной, предельной, идеальной в

Новом завете также выступает заповедь любви к Богу. О ней помнят все его

авторы, ибо любовь — от Бога. Он принес ее людям, возлюбил их и страстно

желает ответного чувства. Однако оно невозможно без реализации второй

заповеди, без любви к ближнему. «Кто говорит: «я люблю Бога», а брата

своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит,

как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин 4, 20). Любовь к ближнему,

то есть к каждому человеку, в Новом завете — необходимое условие любви к

Богу, главная ступень на пути к нему, и поэтому она стоит практически в

центре внимания всех новозаветных авторов. Апостол Павел страстно убеждает

римлян; «...любящий другого исполнил закон», ибо все Христовы заповеди

«заключаются в сем слове; «люби ближнего твоего, как самого себя». Любовь

не делает ближнему зла; итак любовь есть исполнение закона» (Рим 13, 8—10).

Проповедями и личным примером евангельский Иисус в течение всей своей

земной жизни страстно внедрял в человеческие сердца идею и чувство любви к

ближнему. И вот на последней прощальной беседе с учениками («тайной

вечере») он дает им новую, более высокую заповедь любви, призывая сделать

ее основой человеческих взаимоотношений после его ухода. Подчеркивая ее

значимость, Иисус трижды повторяет ее в течение беседы. «Заповедь новую даю

вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг

друга» (Ин 13, 34); «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я

возлюбил вас» (Ин 15, 12); «Сие заповедую вам, да любите друг друга» (Ин

15, 17). Теперь он призывает учеников, а через них и каждого человека

любить друг друга не только обычной человеческой любовью («как самого

себя»), но и более высокой — божественной, какой Иисус (а равно и сам Бог,

ибо: «Я в Отце, и Отец во Мне»—Ин 14, 10) возлюбил людей. Движимый этой

любовью, он предал себя на позорную смерть ради спасения своих

возлюбленных. Эта любовь почти превышает человеческие возможности, и все-

таки Иисус верит в человека и призывает его к всепобеждающей жертвенной

любви. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей

своих» (Ин 15, 13). Сила этой любви спасает возлюбленного для вечной жизни,

только она поднимает человека из его рабского состояния, возносит его до

высокого положения друга, достойного дружбы и любви самого Бога. Если

Ветхий завет считал людей только рабами Божьими, то «Евангелие от Иоанна»

поднимает их до уровня его друзей. «Вы друзья Мои,— говорит Иисус людям,—

если исполняете то, что Я заповедую вам». А заповедует он, прежде всего,

любовь друг к другу. «Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что

делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все,

что слышал от Отца Моего» (Ин 15, 14—15).

Итак, любовь людей друг к другу способна вывести их из рабского,

униженного состояния, в которое ввергли их ненависть и вражда, и сделать

друзьями не только между собой, но и самого Бога. Так высоко человеческая

мысль еще никогда не ставила ни человека, ни его, пожалуй, самое сложное и

противоречивое чувство — любовь. Античная философия знала два вида любви —

чувственную любовь (Афродиту земную) и божественный эрос (Афродиту

небесную), как космическую силу, но практически не знала всепрощающей любви

к ближнему, которая, по христианским представлениям, только и делает

человека равным Богу.

Любовь в Новом завете понимается очень широко, и практически все ее

аспекты освящены божественным авторитетом. Она понимается как вообще

добродетельная жизнь, как исполнение всех нравственно-этических норм,

столетиями вырабатывавшихся в древнем мире и закрепленных в Св. писании в

качестве божественных заповедей. «Любовь же состоит в том, чтобы мы

поступали по заповедям Его»,— утверждает апостол Иоанн (2 Ин 1, 6).

Заповеди же эти, помимо главных — любви к Богу и ближнему,— включают

элементарные нравственные требования: чти отца твоего и мать твою, не убий,

не прелюбодействуй, не укради, не возводи клеветы на друга, не желай

имущества ближнего твоего. Соблюдающий эти заповеди и есть человек, живущий

в любви. Он удостаивается ответного чувства самого Бога, а это — залог

вечной жизни и нескончаемого блаженства. «Если заповеди Мои соблюдете,—

обещает Иисус,— пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего

и пребываю в Его любви. Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и

радость ваша будет совершенна» (Ин 15, 10—11).

Истинная любовь сопровождается радостью, духовным наслаждением от

всецелого единения с возлюбленным, полного слияния с ним в акте любви,

глубинного познания его, осуществляющегося не на разумно-рассудочном

уровне, а на каких-то иных, более высоких духовных уровнях. Это знание уже

не собственно человеческое, но божественное, ибо «кто любит Бога, тому дано

знание от Него» (1 Кор 8, 3).

Бог есть любовь — в этой краткой формуле глубинный общечеловеческий

смысл христианства, который, увы, до сих пор остается в целом непонятым

человечеством, а отдельные представители его, постигшие этот, может быть

величайший, идеал человеческого бытия, почитаются в нашем социуме

сумасшедшими, больными, в лучшем случае чудаками. Яркий пример в

отечественной культуре — до сих пор не отмененный общественный приговор

позднему Гоголю, попытавшемуся напомнить человечеству и реализовать в своем

творчестве идеал христианской любви.

Взаимная и всеобъемлющая любовь возведена в Новом завете на высший,

доступный человечеству того времени уровень совершенства — она

идентифицирована с Богом, освящена его авторитетом. Бог, согласно Новому

завету, так любит людей, что посылает Сына своего на заклание ради их

спасения. И новозаветные авторы призывают людей так же беззаветно любить

друг друга. За это обещана и самая высокая награда — обладание самим Богом.

«...Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его

совершенна есть в нас» (1 Ин 4, 12). «Бог есть любовь, и пребывающий в

любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин 4, 16).

Обладание же Богом, то есть полное «знание» его, приравнивает человека

к Богу, делает его свободным и независимым, лишает всяческого страха — не

только перед силами мира сего, но и перед самим Богом. Любовь, как высшее

состояние человеческого бытия, снимает «страх Божий», предписанный человеку

в его обыденной жизни, даже страх перед днем Суда. «В любви нет страха, но

совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение;

боящийся не совершен в любви» (1 Ин 4, 18).

Первые защитники и пропагандисты христианства, учившие еще во времена

гонений на него со стороны римской власти, осмыслили новозаветное учение о

любви, прежде всего как наказ о гуманных отношениях между людьми, о

человечности как главном принципе социального бытия.

Опираясь на предпосылки, возникшие еще в стоической философии, ранняя

патристика попыталась разработать и внедрить в позднеантичное общество

комплекс таких отношений внутри социума, который обеспечивал бы защиту

свободы и достоинства человеческой личности во всем ее индивидуальном

своеобразии, в ее оригинальной самости. На смену философскому духовному

эросу античности христианство принесло интимную, глубоко человечную,

сострадательную любовь к ближнему, освятив ее божественным авторитетом,

божественной заповедью и производя ее от божественной любви. Всеобъемлющая,

всепроникающая любовь к людям становится главным оружием в руках ранних

христиан против всякого зла и насилия, и вся раннехристианская культура

устремлена к воплощению идеалов христианского гуманизма в жизни. Бог

даровал человеку мудрость и человеколюбие, поэтому для христиан на первом

месте стоит религия – «познание и почитание истинного Бога», но

непосредственно за ней и в тесной связи с ней следует человеколюбие –

«милосердие, или человечность». Гуманность, милосердие, сострадание, любовь

к людям – вот область чувств и нравственных принципов, открытая

христианством и поставленная им в основу построения новой культуры.

Вслед за раннехристианскими мыслителями много внимания проблеме любви

уделяли и византийские отцы церкви. Идеи человечности, гуманного отношения

к каждому конкретному человеку и для них сохраняют свою высокую значимость,

но здесь они практически не добавляют ничего нового к идеям апологетов.

Находки византийцев лежат более в сфере чисто духовного опыта, который, по

их глубокому убеждению, опирающемуся на Новый завет, неосуществим без

любви. «Познание осуществляется любовью», - афористически выразил его суть

крупнейший мыслитель IV в. Григорий Нисский, и в этом направлении активно

работала мысль многих византийских богословов и практиков «духовного

делания».

Учение о божественном эросе составляло глубинные основания всей

христианско-византийской духовности. Христианство как мировоззрение и

религия, обращенная к самым широким массам населения, избегало абстрактных

усложненных форм выражения своего учения. Самые сложные духовные истины оно

стремилось выразить в формах, доступных пониманию каждого верующего.

Осознав эрос, любовь в качестве главной творческой движущей силы

универсума, византийские мыслители стремились донести эту идею до всех

членов Церкви, внедряя в их сознание не ее космическое значение, а в первую

очередь социально-личностный смысл. Ведь христианский Бог, хотя и

умонепостигаем, но, прежде всего — личность, и божественный эрос

проявляется для человека в формах межличностной, индивидуальной и очень

интимной любви. Познание Бога, слияние с ним — это, в конечном счете, очень

личный, очень интимный тайный акт, хотя готовиться к нему можно и нужно

соборно.

Поздняя святоотеческая традиция приписывает одному из крупнейших

византийских богословов, комментатору «Ареопагитик» Максиму Исповеднику

(VII в.), издание сборника высказываний о любви, наиболее полно выражающих

патриотические представления. В четырех «сотницах» афористических суждений,

обращенных, прежде всего к возлюбленным самого Христа—монахам, представлены

многие аспекты христианского (и шире — средневекового вообще) понимания

любви. Любовь предстает в этом сборнике, прежде всего как важный

гносеологический фактор, то есть познавательная сила. Высшее знание

обретается человеком только на путях и в акте безмерной любви к Абсолюту.

Познание божественных вещей возможно только в состоянии «блаженной страсти

святой любви» к ним, «связывающей ум духовными созерцаниями» и отрешающей

его полностью от вещественного мира. «Страсть любви прилепляет» человека к

Богу, его дух воспаряет к Богу «на крыльях любви» и созерцает его свойства,

насколько это доступно уму человеческому. «Когда по влечению любви ум

возносится к Богу, тогда он не чувствует ни самого себя, ни чего-либо из

сущего. Озаряясь божественным безмерным светом, он не чувствует ничего из

сотворенного, подобно тому как и физическое око не видит звезд при сияющем

солнце». В состоянии бесконечной и всепоглощающей любви ум «подвигается к

исследованиям о Боге и получает чистые и ясные о нем извещения».

Даже вера, которая в христианстве как учении, прежде всего религиозном

занимает главное место, не может обойтись без любви. Только любовь

возжигает в душе «свет ведения», и, более того, она бесконечна. «Вера и

надежда,— считает Максим,— имеют предел; любовь же, соединяясь с

пребесконечным и всегда возрастая, пребывает в бесконечные веки. И потому

любовь выше всего». Любовь очищает дух человека от ложных и низменных

пристрастий и открывает духовные сокровища в нем самом, в глубинах его

«сердца», под которым христианство, как уже указывалось, имеет в виду не

физическое сердце, но некий духовно-душевный центр человека. Именно в нем

обретает человек, охваченный божественной любовью, «все сокровища

премудрости и ведения». В акте этой любви наш ум преобразуется, уподобляясь

божественному Уму. Он становится мудрым, благим, человеколюбивым,

милостивым, долготерпеливым — «словом, почти все божественные свойства в

себя приемлет. А отлучающийся от Бога ум становится либо скотским,

погрязнув в сластолюбии, либо зверским, побуждающим к нападению на людей

ради скотских удовольствий».

Слияние с Богом (равно обладание им, мистическое познание его) в акте

божественной любви — цель жизни христианина; оно обещает ему спасение и

бесконечное блаженство. «Не будь скор на отвержение духовной любви, ибо не

осталось людям иного пути к спасению»,— утверждает Максим. И пролегает этот

путь через нравственно-этическую сферу — правильный с христианской точки

зрения образ жизни, то есть через исполнение божественных заповедей, и,

прежде всего заповеди любви к ближнему. Поэтому ей византийские мыслители

уделяли самое пристальное внимание.

Развивая новозаветные идеи, Максим призывает своих читателей любить

всех людей одинаково: добродетельных «по естеству и за доброе расположение

воли», а порочных — «по естеству» (то есть как людей-братьев) и из

сострадания, как несмышленых и заблудившихся во тьме незнания. Но самый

высокий вид любви на социальном уровне — это любовь к врагам. «Добровольно

делать добро ненавидящим свойственно только совершенной духовной любви».

Человек, любящий поносящего его и делающий ему добро, идет «путем

христианской философии», проложенным самим Христом, то есть путем истины.

Внимательно изучая отношения людей друг к другу, Максим различает пять

видов любви: 1) «ради Бога»— так добродетельный любит всех людей; 2) «по

естеству» — любовь между детьми и родителями; 3) «из тщеславия» —

прославляемый любит прославляющего; 4) «из корыстолюбия» — так любят

богатого за раздаваемые им дары; 5) «из сластолюбия» — плотская любовь, не

имеющая целью рождение детей. Только первый вид любви, в глазах христиан,

достоин похвалы; второй — естествен и как бы нейтрален, а остальные три

вида относятся к «страстным» и порицаются христианскими теоретиками.

Страницы: 1, 2