Суицид, как социально-философская проблема

Суицид, как социально-философская проблема

Министерство образования Российской Федерации

Санкт-Петербургская Лесотехническая академия им. С. М. Кирова

Реферат по дисциплине: философия

«Суицид, как социально-философская проблема»

Выполнила: студентка ФЭУ, II курса, 4 группы

Гузеева Ольга

Преподаватель: А. П. Заостровцев

Санкт-Петербург

2002 год

Оглавление:

Вступление. 3

Отношение различных религий к самоубийству. 4

Христианство. 4

Иудаизм. 5

Ислам. 6

Индуизм и буддизм. 8

Отношение к суициду философов разного времени. 12

Античная философия. 12

Философия Средневековья. 15

Философия Нового времени. 17

Причины, побуждающие к самоубийству. 21

Общественные причины. 22

Психологические причины. 24

Суицидальная Россия: история и современность. 27

Заключение. 30

Список литературы. 32

Вступление.

Мало кто знает, что только в Петербурге количество официально

зарегистрированных смертей от суицида в два раза превышает число смертных

случаев в результате дорожно-транспортных происшествий. Сегодня Россия

занимает второе место в мире по количеству суицидов. Лидирует в этом

страшном списке Литва. Причём сейчас специалисты говорят уже об эпидемии

самоубийств в нашей стране. Существует так называемый эпидемический порог,

который составляет 9 самоубийств в год на 100 тысяч человек. Если эта цифра

перекрывается реальными показателями, то медики говорят о наступлении

эпидемии. По данным статистики, сегодня в нашей стране зарегистрирован

уровень суицидов в 64 человека на 100 тысяч.

По последним прогнозам Всемирной организации здравоохранения, к 2020 году

смертность от суицида опередит смертность от рака и выйдет на второе место

после сосудистых заболеваний в списке ведущих «убийц» планеты.

На мой взгляд, есть повод задуматься, что происходит на планете Земля.

Создаётся впечатление, что она устала носить на себе людей. Вот закончился

XX век, который называют веком социальных революций и веком технического

прогресса, веком космоса и веком атома, веком мировых войн и веком массовой

культуры. Все это, конечно, так, но ведь самое важное — не то, что

происходит вокруг нас, а то, что творится в нашей душе.

В душе человека в XX веке произошло вот что: огромное и постоянно

увеличивающееся количество людей в разных частях планеты перестали хотеть

жить. Главный титул прошлого столетия должен бы звучать так: век

самоубийств. Изменится ли что-нибудь в новом?

Для того чтобы начать исследование этой проблемы необходимо определить

само понятие самоубийство. Оно было точно и исчерпывающе сформулировано

Эмилем Дюркгеймом сто лет назад. «Самоубийством называется всякий смертный

случай, являющийся непосредственным или опосредованным результатом

положительного или отрицательного поступка, совершённого самим

пострадавшим, если этот пострадавший знал об ожидавших его результатах».

Здесь существенен каждый из трех компонентов.

"Сознательное" и "намеренное" в данном случае не синонимы. Намерение

выбрасывающегося на берег кита сомнений не вызывает, но говорить о

сознательности этого поступка у нас нет оснований, поскольку нас учили, что

животные сознанием не обладают. Возможно, некий мощный, но вероломный

инстинкт подсказывает киту, что на берегу его ожидает нечто неописуемо

приятное, а вовсе не острые камни и тесаки охотников за ворванью.

Наконец, уточнение о "быстром" лишении себя жизни понадобилось для того,

чтобы отделить суицид от суицидального поведения, которому подвержено

большинство людей, ибо современная суицидология относит сюда и выбор

сопряженной с риском профессии (гонщик, альпинист, полицейский, военный), и

наркоманию, и алкоголизм, и курение, и даже несоблюдение диеты. Все эти

люди (процентов этак девяносто от населения планеты) совершают медленное

самоубийство, отлично зная, что гоночные машины разбиваются, капля никотина

убивает лошадь, пьянство приводит к циррозу, соль — это "белая смерть".

Отношение различных религий к самоубийству.

Христианство.

В Священном Писании прямого осуждения самоубийства не содержится, если не

считать двух мест — одного в Ветхом Завете и одного в Новом, которые при

желании можно истолковать, как запрещающие своевольничать с жизнью и

смертью. Во "Второзаконии" Господь произносит: "Я умерщвляю и оживляю, Я

поражаю и Я исцеляю, и никто не избавит от руки Моей" (XXXII, 39). А в

"Первом послании к коринфянам" Павел говорит: "Разве не знаете, что вы храм

Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает

Бог: ибо храм Божий свят; а этот храм — вы" (III, 16—17).

Впрочем, грозные слова ветхозаветного Бога скорее относятся к

перечислению атрибутов Его могущества, и смысловое ударение здесь делается

не на местоимении "Я", а на глаголах. Что же до слов апостола Павла, то в

них, пожалуй, все-таки имеется в виду не физическое разрушение тела, а

разорение собственной души, которое происходит как раз при жизни.

В Библии можно найти семь случаев очевидного самоубийства, и ни в одном

из этих описаний нет оттенка порицания.

Первый из библейских самоубийц — Авимелех, сын царя Гедеона, умертвивший

70 своих братьев и смертельно раненный при осаде Тевеца — одна из жительниц

осажденного города бросила в него с башни обломок жернова. "Авимелех тотчас

позвал отрока, оруженосца своего, и сказал ему: обнажи меч свой и умертви

меня, чтобы не сказали обо мне: женщина убила его. И поразил его отрок его,

и он умер" (Суд. IX, 54). Библия осуждает злодеяния Авимелеха, но отнюдь не

его самоубийство.

Следующий самоубийца, Самсон, и вовсе восхваляется как герой. Захваченный

филистимлянами, ослепленный и лишенный своей чудодейственной силы, он

обрушил на головы врагов крышу дома и погиб под обломками вместе с ними. "И

сказал Самсон: умри, душа моя, вместе с Филистимлянами! И уперся всею

силою, и обрушил дом на владельцев и на весь народ, бывший в нем. И было

умерших, которых умертвил Самсон при смерти своей, более, нежели сколько

умертвил он в жизни своей" (Суд. XVI, 30). В этих словах звучит явное

одобрение поступку богатыря, да и апостол Павел, который якобы осуждает

самоубийц, перечисляет Самсона среди пророков, "которые верою побеждали

царства, творили правду, получали обетования" (Евр. XI, 33).

В "Первой книге Царств" описано самоубийство царя Саула и его оруженосца.

Потерпев поражение от филистимлян и потеряв в бою троих сыновей, раненный

стрелами царь велел оруженосцу заколоть его мечом. "Но оруженосец не хотел,

ибо очень боялся. Тогда Саул взял меч свой и пал на него. Оруженосец его,

увидев, что Саул умер, и сам пал на свой меч и умер с ним" (XXXI, 4-5).

Ахитофел, неверный советник царя Давида и участник заговора Авессалома,

покончил с собой, когда царевич пренебрег его планом мятежа. "И увидел

Ахитофел, что не исполнен совет его, и оседлал осла, и собрался, и пошел в

дом свой, в город свой, и сделал завещание дому своему, и удавился, и умер,

и был погребен в гробе отца своего" (2 Цар. XVII, 23). Опять простая

констатация, без какой-либо моральной оценки.

Последний из ветхозаветных самоубийц — иудейский старейшина Разис —

предпочитает смерть позору пленения. В Писании звучит несомненное

восхищение:

"Когда же толпа хотела овладеть башнею и врывалась в ворота двора, и уже

приказано было принести огня, чтобы зажечь ворота, тогда он, в неизбежной

опасности быть захваченным, пронзил себя мечом, желая лучше доблестно

умереть, нежели попасться в руки беззаконников и недостойно обесчестить

свое благородство. Но как удар оказался от поспешности неверен, а толпы уже

вторгались в двери, то он, отважно вбежав на стену, мужественно бросился с

нее на толпу народа. Когда же стоявшие поспешно расступились, и осталось

пустое пространство, то он упал в середину на чрево. Дыша еще и сгорая

негодованием, несмотря на лившуюся ручьем кровь и тяжелые раны, встал и,

пробежав сквозь толпу народа, остановился на одной крутой скале. Совершенно

уже истекая кровью, он вырвал у себя внутренности и, взяв их обеими руками,

бросил в толпу и, моля Господа жизни и духа опять дать ему жизнь и дыхание,

окончил таким образом жизнь" (2 Мак. XIV, 41-46).

В Новом Завете самоубийца всего один, зато знаменитейший из всех и даже

давший впоследствии название самому явлению — "иудин грех". Если оставить в

стороне позднейшие богословские интерпретации самоубийства Иуды Симонова из

Кариота и обратиться непосредственно к тексту Писания, мы увидим, что

евангелист отзывается о смерти предателя лаконично и бесстрастно: "И,

бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился" (Мф. XXVII, 5). То,

что Иуда удавился, — не новое преступление, а свидетельство раскаяния в

содеянном. В словах же Петра (Деян. I, 18), рассказывающего ученикам об

иудиной участи, звучит гадливость ("и когда низринулся, расселось чрево

его, и выпали все внутренности его") и осуждение предательства — но не

осуждение самоказни.

Иудаизм.

Отношение к самоубийству другой религии того же корня, иудаизма, носит

негативный характер, но без запугивания, свойственного воинственному и

агрессивному историческому христианству. Ни в Библии, ни в Талмуде суицид

как таковой не осуждается. Наоборот, как сказано выше, некоторые самоубийцы

(Самсон, Разис) прославляются как герои, и, в отличие от позднего

христианства, иудаизм не пытался впоследствии пересмотреть свое отношение к

альтруистическому самоубийству — для него было сделано исключение. В

древности существовал обычай, согласно которому самоубийц не хоронили до

захода солнца, о чем пишет Иосиф Флавий. Однако законодательно запрет на

добровольный уход из жизни был оформлен лишь в постталмудический период и

наиболее полно изложен в трактате "Семахот", классическом тексте,

посвященном смерти и трауру. Самоубийство рассмотрено во второй главе

"Семахота" — там же, где идет речь о казненных преступниках. Самоубиение

названо худшим из грехов, еще более тяжелым злодеянием, чем убийство, ибо

самоубийца отвергает Божий суд и пренебрегает правом на грядущую жизнь.

Вместе с тем преступления этого рода считались подсудными не людям, а Богу

— то есть не земному суду, а небесному. Попытка самоубийства карается мягко

— бичеванием. Если же грешник осуществил свой замысел до конца, ему не

может быть отказано в траурном обряде, но церемония отправляется в

усеченном виде: сочувствие и уважение должно выказывать по отношению к

родственникам усопшего, но не по отношению к самому покойнику.

Официально признанных самоубийц в еврейской общине было очень мало,

потому что малейшее сомнение в злонамеренности предписывалось трактовать в

пользу умершего. В "Семахоте" сказано:

"Кто ж свершает самоубийство в здравом рассудке? Если человек залез на

дерево или на крышу и разбился насмерть, это еще не самоубийство, а

самоубийством его смерть будет признана, лишь если перед этим он сказал

"вот, лезу на дерево или на крышу и оттуда брошусь вниз", а затем поступил

по своему слову при свидетелях... Тот же, кого нашли повесившимся или

бросившимся на меч, будет признан умертвившим себя в помрачении рассудка".

Самоубийства несовершеннолетних, психически неуравновешенных и впавших в

исступление из категории преступления исключались.

Талмудический закон позволяет еврею убить себя, если иначе он может

впасть в грех идолопоклонства, убийства или прелюбодеяния (последняя

индульгенция предназначена для женщин, которым угрожает насилие). В средние

века групповое самоубийство совершали целые иудейские общины, которым

грозило насильственное крещение. Самый известный инцидент — добровольная

смерть 500 йоркских евреев в 1190 году. Извинительными считались и те

суицидальные случаи, которые можно было уподобить Сауловой участи:

безвыходная ситуация, в которой самоубийство представляет собой всего лишь

замену одного способа смерти другим.

Поступок же мужественного Разиса, предпочевшего смерть пленению, не

только оправдывался, но и восхвалялся. Иудаизм чтит своих мучеников,

совершивших самоубийство, не затушевывая обстоятельств их смерти, как это

делало средневековое христианство.

Крепость Масада, где в 73 году тысяча зелотов совершили самоубийство,

чтобы не попасть в плен к осаждавшим их римлянам, считается символом

израильского патриотизма и национальной святыней. А почти два тысячелетия

спустя главный раввин израильской армии Ш. Горен высказал суждение, что

солдат, которому угрожает пленение, не только может, но даже обязан себя

убить. Чтят иудаисты и память евреев, в знак протеста покончивших с собой в

концлагере Треблинка (1943). Это было первым шагом к отчаянному по смелости

восстанию: самоубийство — это акт свободы.

Первые статистические сведения о самоубийстве среди евреев относятся ко

второй половине XIX века. Тогда в Восточной и Центральной Европе

ассимиляционные процессы (за исключением Германии) еще не развились в

полной мере. В наше время проводить подобные исследования имело бы смысл

только в Израиле, поскольку в прочих странах евреи (даже те, которые

соблюдают религиозные обряды) не представляют собой обособленной группы

населения. На суицидальной динамике ассимиляция отразилась не самым

благоприятным образом: если в западно-русских и австро-венгерских еврейских

общинах прошлого века уровень самоубийств был очень низким — в среднем

вчетверо ниже, чем у католиков и православных, то в современном западном

обществе (например, в США) уровень самоубийств у иудаистов так же высок,

как у протестантов, и в несколько раз выше, чем у католиков. Отчасти это

объясняется тем, что евреи чаще занимаются профессиями высокого

суицидального риска: искусством, бизнесом, наукой. Во всяком случае,

влияние иудейской религии как сдерживающего антисуицидального фактора не

слишком эффективно. Как и протестантизм, иудаизм делает упор на личную

ответственность и рациональность, что повышает вероятность суицидного

исхода.

Ислам.

Ислам, еще одна религия того же ближневосточного корня, относится к

самоубийству с осуждением, однако, как и иудаизм, признает смягчающие

обстоятельства. Корни этой не декларируемой, но практикуемой толерантности

восходят к эллинистической эпохе и к философии стоицизма, утверждавшей, что

смерть предпочтительнее страданий и бесчестья. Исторический ислам вообще

гораздо терпимее и снисходительней к человеку, чем историческое

христианство, слишком озабоченное идеей власти и экспансии. Как писал

В.Соловьев: "Ислам — это последовательное и искреннее византийство,

освобожденное от всех внутренних противоречий. Он представляет собой

открытую и полную реакцию восточного духа против христианства, систему, в

которой догма тесно связана с законами жизни, в которой индивидуальное

верование находится в совершенном согласии с политическим и общественным

строем". Если мусульманский закон и порицает самоубийство, то не столько в

силу религиозных установлений (хотя формально они присутствуют), сколько из

соображений человечности — как противоестественный акт, которого следует

всемерно избегать, хотя это, к сожалению, не всегда возможно. Если говорить

о религиозном аспекте этого деяния, то, с точки зрения ислама, преступность

суицида заключается в том, что человек смеет противиться своей судьбе,

которая предопределена ему Аллахом, и тем самым добровольно отказывается от

Рая. Наказанием грешнику будет Ад, где ему придется вновь и вновь совершать

свое злое деяние. В подтверждение приводятся слова Пророка: "Человек

умирает по воле Бога, согласно книге, в которой отмечен срок его жизни.

Когда придет конец, он не сумеет ни замедлить, ни ускорить его ни на одно

мгновение".

Однако эти слова нельзя трактовать как прямой запрет самоубийства. Такого

табу в Коране вообще нет. Иногда ссылаются на призыв из суры "Женщины": "О

вы, которые уверовали! Не пожирайте имуществ ваших между собой попусту,

если только это не торговля по взаимному согласию между вами. И не убивайте

самих себя. Поистине, Аллах к вам милосерд!" (33/29). Но среди толкователей

преобладает точка зрения, что "не убивайте самих себя" здесь, вероятнее

всего, означает "не убивайте друг друга". Вместе с тем в Коране есть по

меньшей мере два места, которые звучат как поощрение самоубийства. В той же

суре читаем: "А если бы Мы предписали им: "Убейте самих себя или выйдите из

ваших обиталищ!" — то сделали бы это только немногие из них". (69/66). В

суре "Корова", где пересказывается история пророка Моисея, говорится: "И

вот сказал Муса своему народу: "О народ мой! Вы сами себе причинили

несправедливость, взяв к себе тельца. Обратитесь же к вашему Творцу и

убейте самих себя..." (51/54).

Как и в иудео-христианстве, в исламе религиозный запрет на самоубийство

возник не сразу и опирается не на священный текст Книги, а на суждение

толкователей и вероучителей. В хадисах, то есть посткоранских преданиях о

словах и деяниях Пророка, можно найти недвусмысленные угрозы в адрес тех,

кто совершает интихар (по-арабски это слово первоначально означало

"самоумерщвление посредством взрезания горла", однако позднее стало

термином, обозначающим любой вид суицида). В одном из хадисов Пророк

говорит: "Убивший себя железом будет до скончания века таскать на себе в

аду орудие преступления. Отравившийся будет вечно пить свою отраву.

Спрыгнувший с высоты будет вновь и вновь падать в самую бездну преисподни".

Составитель одного из шести "проверенных" сборников суннитских хадисов Абу-

Дауд (X век) повествует о том, как Мухаммед отказал в погребальных почестях

самоубийце. Приписывают Пророку и такие слова: "В старые времена был некий

человек, мучимый болезнью, которая истощила его терпение, и взял он нож, и

перерезал себе запястье, и истек кровью до смерти. И сказал на это Господь:

"Раб мой ускорил свой конец, нет ему пути в Рай".

Однако в реальности мусульманские общины проявляли снисходительность к

самоубийцам и в погребении им не отказывали. Вопрос о том, можно ли читать

погребальные молитвы над совершившими интихар, обсуждается и поныне. Что же

касается мусульманского законодательства, то в нем вопрос о суициде

затрагивается лишь косвенно: например, как быть с приданым женщины-

самоубийцы, если брак еще не вступил в силу, или должен ли нести

материальную ответственность человек, вырывший колодец, если в этом колодце

утопился самоубийца.

Иногда политические убийства обставлялись так, чтобы смерть врага

выглядела, как самоубийство: это не только спасало убийц от

ответственности, но и бросало тень на жертву, поскольку для истинно

верующего интихар почитался злодеянием и позором. Так произошло в Стамбуле

в 1876 году, когда "новые османы", свергнувшие султана Абдул-Азиза,

инсценировали его самоубийство. Арестованный падишах якобы перерезал себе

артерию, подстригая бороду маникюрными ножницами. Такая бесчестная смерть

должна была устранить со сцены неудобную фигуру, а заодно подтвердить

правильность решения шейх-уль-ислама о низложении безбожника. К той же

тактике прибегли очернители памяти вольнодумного багдадского поэта аль-

Маарри (XI век), распустившие слух о том, что нечестивец якобы наложил на

себя руки.

Поэтическая и новеллистическая традиция мусульманского Востока, склонная

к цветистости и преувеличению, романтизировала самоубийство, и сделало его

одной из самых распространенных метафор в любовной лирике. Иногда к угрозе

самоубийства прибегали даже ученые богословы. Известен случай, когда

прославленный суфий Абу'ль Хусейн аль-Нури потребовал от самого Аллаха,

чтобы Всевышний каким-нибудь, пусть даже небольшим чудом подтвердил

святость своего раба, в противном случае угрожая наложить на себя руки.

Другой богослов, слепой Иса аль-Ираки из Дамаска, действительно совершил

самоубийство (1206 г.), и горожане отказались молиться за грешника, однако

коллеги самоубийцы были более милосердны и проводили умершего молитвой.

В период наивысшего расцвета исламской культуры самые смелые из философов

ставили под сомнение греховность самоубийства. Писатель Абу Хайан ат-Таухи-

ди (X век) и его ученики выдвинули концепцию, которая была бы невообразимо

дерзкой для средневекового христианства: жизнь человека имеет смысл, только

если она добродетельна; недобродетельное же существование равносильно не-

жизни, а стало быть, нет никакого греха в том, чтобы добровольно оборвать

жизнь неудачную и недостойную.

Примечательно, что в мусульманских странах, несмотря на сравнительно

мягкое отношение к суициду, реальные случаи самоубийств во все времена

происходили гораздо реже, чем в агрессивно антисуицидном христианском

обществе. Эта тенденция еще заметнее в современном мире. Разумеется,

бросающийся в глаза перепад в статистике самоубийств (в среднем в 3-4 раза)

между странами христианской и мусульманской культуры объясняется и другими

факторами (прежде всего социальными и общекультурными), но все же факт

остается фактом: из трех великих ближневосточных религий почему-то именно

ислам побуждает человека цепче держаться за свою жизнь.

Индуизм и буддизм.

Индуизм и буддизм, как и три религии, рассмотренные выше, происходят от

одного корня, но объединение их в одной главе объясняется не столько общим

происхождением, сколько определенным сходством в трактовке интересующей нас

проблемы. Великие восточные конфессии в гораздо меньшей степени, чем

иудаизм, ислам и особенно христианство, озабочены этической оценкой суицида

и вообще не склонны рассматривать самоубийство как вопрос первостепенной

важности. Подобное хладнокровие объясняется тем, что буддизм и индуизм по-

иному относятся к смерти.

Для человека такой культуры, в которой смерть находится за гранью, откуда

нет возврата; Страшный Суд далеко, и вердикт его неизвестен; воскресение

суждено не каждому — в общем, за гробом человека подстерегает неведомое;

смерть при этом рассматривается, во-первых, как событие огромной, всё

заслоняющей важности, а во-вторых, как нечто страшное, внушающее ужас.

Обе восточные религии провозглашают повторяемость земных перерождений

человека, которому суждено много раз жить и много раз умирать. При этом

колесо самсары, череда перевоплощений, — это тяжкое испытание, которое

нужно с достоинством выдержать, и тогда, достигнув святости, душа вырвется

из порочного цикла и больше не должна будет выносить ни муку новых

рождений, ни муку новых смертей. Идея реинкарнации, общая для буддизма и

индуизма, делает суицид бессмысленным и даже вредным — но не из страха

перед Богом, а из вполне рациональных соображений. Добровольно уходящий из

жизни ничего не достигнет — карма вновь поставит его в ту же самую

ситуацию, ибо человек с ней не справился. Самоубийство все равно не спасет

от выпавших на твою долю страданий. Более того, поскольку уровень нынешней

инкарнации определен поведением в предшествующем воплощении, эгоистическое

самоубийство отдаляет от нирваны. Суицид — не выход, но и драматизировать

его особенно незачем. Будет другая жизнь, будет другой шанс.

Однако есть ситуации, в которых самоубийство может продвинуть человека

далеко вперед по цепочке перерождений и, возможно, даже разорвать ее вовсе.

То есть и индуизм, и буддизм признают, что иногда убивать себя не только

извинительно, но даже похвально. Все помнят буддийских монахов, в 60-е годы

подвергавших себя самосожжению в знак протеста против американской

оккупации Вьетнама. Вряд ли эти люди рассчитывали, что своей страшной

смертью заставят американцев вывести войска, но они верили, что актом

самопожертвования достигнут статуса святости. С этим, кажется, был не

согласен нобелевский лауреат и будущий самоубийца Кавабата Ясунари,

писавший: "Даже если испытываешь глубочайшее отвращение к окружающей

реальности, самоубийство все равно — не форма сатори. Самому

высоконравственному самоубийце все равно далеко до святого". Но в ответ

монахи могли бы сослаться на "Агамасутру", в которой приведены слова

Шакьямуни, одобряющего самоубийство одного из своих учеников.

Разумеется, говоря об индуизме и буддизме, можно делать только самые

широкие обобщения — обе великие восточные религии подразделяются на

многочисленные ветви, школы, секты, и у каждой своя философско-этическая

система, своя традиция, свой ритуал, свое отношение к смерти вообще и к

самоубийству в частности.

Классический индуизм, самая древняя из существующих религий (три с

половиной тысячи лет), наиболее апатичен и пессимистичен. Для него жизнь в

любых ее проявлениях — безусловное зло, а смерть, небытие — безусловное

благо. Идеальный путь души — как можно быстрее (то есть за минимальное

количество перерождений) исполнить свой земной долг и влиться в Великую

Пустоту. Высшая из каст, брахманы, терпимы и даже благосклонны к суициду,

если он совершен из высших соображений. В "Законах Ману" сказано: "Брахман,

без страха и горя освободившийся от своего тела при помощи одного из

способов, завещанных нам святыми, считается достойным того, чтобы быть

допущенным в местопребывание Брахмы". Правда, те же законы позволяли

взыскующему святости уходить из жизни лишь по достижении определенного

возраста и только в том случае, если у него есть хотя бы один сын.

С индуизмом связаны два суицидных ритуала, в свое время произведшие

глубокое впечатление на европейцев.

Английское слово juggernaut, употребляемое в значении "всесокрушающая

махина", произошло от имени бога Джаганнатхи, особой ипостаси Вишну-Кришны.

В городе Пури, где находится святилище Джаганнатхи, издавна проводится

ратхаятра, церемония провезения изваяния на массивной колеснице, которую

тянут сотни храмовых служителей и паломников. В прежние времена самые

истовые из пилигримов в порыве благочестия бросались под тяжелые колеса,

веря в благость такой смерти.

Если случаи добровольной гибели фанатиков под колесами "Джаггернаутовой

колесницы", вероятно, происходили не так уж часто, то другой индийский

обычай — сати (самоубийство вдов) был распространен очень широко. Буквально

сати означает "добродетельная жена". Этот обычай уходит корнями в глубокую

старину и некогда был распространен у многих древних народов, в том числе у

скифов, фракийцев, китайцев. Мужчинам нравится думать, что они составляют

весь смысл существования своих женщин, но у древних было больше

возможностей принудить вдову доказать свою любовь и преданность самым

радикальным из способов.

Святой Иероним, еще не подозревавший о том, что век спустя церковь начнет

кампанию против суицида, восхваляет подобную самоотверженность: "У них

(индийцев) есть закон, согласно коему любимая жена должна взойти на костер

вместе с усопшим супругом. Жены соперничают друг с другом, чтобы завоевать

это право, и высшая награда целомудрия — быть сочтенной победительницей. Та

из жен, что оказалась самой достойной, обряжается в лучшие одежды и ложится

рядом с трупом, лобызая и обнимая его. Прославляя чистоту, она презирает

бушующее пламя".

Англичане, ведшие непримиримую борьбу против этого "варварского" обычая,

пытались вести статистику сати. Самым смертоносным стал 1821 год, когда

колониальные власти зарегистрировали 2366 случаев самоубийства. Несмотря на

законодательные запреты, обычай сохранился в Индии и поныне, только теперь

вдова не бросается в огонь, а устраивает самосожжение у себя дома,

облившись бензином...

Китайцы восприняли пришедший из Индии буддизм с существенными

корректировками, обусловленными спецификой национального характера и

культуры. Учение Будды мирно уживалось с конфуцианством и даосизмом. Культ

предков делал мир мертвых близким и по-родственному нестрашным, а смерть

воспринималась как трудное, но не лишенное приятности путешествие, в конце

которого умершему гарантирована встреча с дорогими его сердцу людьми.

Китайскую культуру отличает "домашнее", даже какое-то уютное отношение к

смерти. Вспоминать о ее неотвратимости совсем не страшно — скорее наоборот.

Вполне уместно подарить гроб тяжело больному другу или престарелому

родителю — конечно, если подарок красивый и дорогой. Похоронный обряд похож

на праздник, особое значение придается его пышности. Старый советский

анекдот о месте, освободившемся на Новодевичьем кладбище (умереть

необходимо сегодня же, не то участок перехватят), звучит вполне по-

китайски.

В Китае самоубийство считалось вполне достойным выходом из тяжелой или

позорной ситуации, однако китайцам было далеко до средневековых японцев,

возведших суицид в ранг наивысшей доблести и желаннейшего из видов смерти.

Японская разновидность буддизма жестче, мужественнее и мрачнее, чем

буддизм континентальный. Это объясняется не только влиянием пресловутого

"японского духа", но и "разделением функций", сложившимся между двумя

японскими конфессиями, буддизмом и синтоизмом, которые отлично ладят друг с

другом. Национальная религия островитян охотно потеснилась, отдав под

юрисдикцию чужеземного учения все связанное с горем и смертью, себе же

оставила лишь те стороны человеческого бытия, которые связаны с жизнью и

радостью. Синто — самая жизнеутверждающая из всех религий, в ней заложено

изначальное неприятие смерти. В синтоистской мифологии описано, как бог

Идзанаги, подобно Орфею, отправился в царство мертвых за своей умершей

супругой богиней Идзанами. Когда Идзанаги увидел гниющий, разлагающийся

труп жены, он в ужасе бежал из мира мертвых, завалил вход камнями и

совершил обряд очищения. В мире нет другой религии, которая относилась бы к

небытию с таким отвращением, как синтоизм. Он просто отказывается

признавать существование смерти.

Буддизм, в свою очередь, охотно предоставил туземной религии заниматься

свадьбами и танцами, забрав себе похороны и бдения, ибо тот, кто владеет

смертью, владеет и жизнью. Дзэн, буддизм прямого действия, был взят на

вооружение самурайским сословием и доведен до своего логического

завершения: лучший воин — тот, кто не боится смерти; смерти не боится тот,

кто не боится верной смерти; самая верная смерть — это не смерть в бою (где

можно и уцелеть), а смерть от собственной руки. Стало быть, высший разряд

смерти — суицид. А для того чтобы воины не переубивали себя, возник целый

кодекс самоубийства, введший сложную систему запретов, ограничений и

ритуалов.

С точки зрения суицидологии главное отличие восточных религий (то есть

индуизма и буддизма) от религий западных (христианства, ислама и иудаизма)

заключается в том, что самоубийство не имеет стигмы греховности. Это

серьезный аргумент против "нравственного закона", отвергающего суицид. Если

половина человечества в течение многих веков не считала суицид

преступлением против Бога, то, может быть, Бог (нравственный закон,

природа) самоубийц вовсе не отвергает? Что если наш пресловутый

"нравственный закон" — всего лишь голос подсознания, которое, как известно,

формируется под влиянием взрастившей нас культуры (в данном случае

христианской, а стало быть, антисуицидной)? Ведь не может же современный

человек, хоть бы даже и исповедующий христианство, быть до такой степени

высокомерно-европоцентричным, чтобы признавать истинность только своей веры

и только своей нравственной системы?

Отношение к суициду философов разного времени.

Античная философия.

В античном обществе отношение к суициду менялось от терпимого и, в

отдельных случаях, даже поощрительного в ранних греческих государствах к

законодательно закрепленному запрету в поздней римской империи.

Государственные мужи Древней Греции признавали за гражданами право на

уход из жизни лишь в некоторых случаях. Часто разрешение на самоубийство

давалось осужденным преступникам (вспомним историю Сократа). Самоубийство,

совершенное без санкции властей, строго осуждалось и каралось посмертным

поношением: в Афинах и Фивах у трупа отсекали руку и хоронили ее отдельно.

Известна история спартанца Аристодема, искавшего и нашедшего гибель в

Платейской битве. В отличие от летчиков-камикадзе и Александра Матросова,

он удостоился не почестей за героизм, а хулы и осуждения.

Вместе с тем в той же Спарте чтили память самоубийцы Ликурга, которого

следовало бы поставить в пример политикам последующих веков. Прославленный

законодатель отправился к дельфийскому оракулу, взяв с сограждан клятву

жить по введенным им законам, пока он не вернется. Когда оракул одобрил

нововведения реформатора, Ликург уморил себя голодом, чтобы связанные

словом спартанцы продолжали жить по его правде и дальше.

В Афинах и ряде других городов имелся особый запас яда для тех, кто желал

уйти из жизни и мог обосновать свое намерение перед ареопагом. Читаем у

Либания: "Пусть тот, кто не хочет больше жить, изложит свои основания

ареопагу и, получивши разрешение, покидает жизнь. Если жизнь тебе претит —

умирай; если ты обижен судьбой — пей цикуту. Если сломлен горем — оставляй

жизнь. Пусть несчастный расскажет про свои горести, пусть власти дадут ему

лекарство, и его беде наступит конец".

Итак, государство уже вторглось в область сокровенной и окончательной

свободы, но пока еще ведет себя деликатно и Снисходительно — разумеется,

лишь по отношению к полноправным гражданам, поскольку рабам свободы не

полагалось вовсе.

В Риме, особенно после создания империи, строгость закона по отношению к

mors voluntaria ("добровольная смерть") усугубилась. В кодексе императора

Адриана (II век) легионеру за попытку самоубийства полагается смертная

казнь: "Если солдат попытается умертвить себя, но не сумеет, то будет лишен

головы". А дальше следует характерная оговорка: "...в том случае, если

только причиной тому не были невыносимое горе, болезнь, скорбь или иная

подобная причина". Далее названы и иные смягчающие вину мотивы: "усталость

от жизни, безумие или стыд". Даже с учетом смертной казни для самоубийц, не

подпадающих под вышеуказанные категории, а они допускают самую либеральную

интерпретацию, то получается, что во времена Адриана право относилось к

несчастным самоубийцам куда гуманнее, чем европейское законодательство XIX

столетия — во всяком случае, признавало наличие обстоятельств,

оправдывающих суицид. В "Дигестах" Юстиниана, классическом своде римского

права (VI век), осуждается только самоубийство "без причины", ибо "тот, кто

не жалеет себя, не пожалеет и других". "Не следует также предавать

погребению тех, кто повесился или иным образом наложил на себя руки не

вследствие невыносимости жизни, а по своей злой воле", — гласит закон.

"Невыносимость жизни" — это еще либеральнее, чем трактовка Адриана. Правда,

поблажки для солдат в кодексе Юстиниана отменяются — по тяжести

преступления попытка самоубийства приравнивается к дезертирству.

Но, как и в Греции, относительная свобода распоряжаться если не

собственной жизнью, то собственной смертью предоставлялась только свободным

жителям империи. Самоубийство раба влекло за собой показательные акции

устрашения. Чтобы при продаже живого товара покупателю не подсовывали рабов

со скрытым браком — склонностью к депрессии, — существовал специальный

закон, предусматривавший нечто вроде "гарантийного срока": если купленный

раб кончал с собой в течение 6 месяцев после заключения сделки, продавец

был обязан вернуть покупателю полученные деньги.

Государство могло себе позволить двойной стандарт по отношению к суициду

до тех пор, пока рабы считались недочеловеками, однако после того, как

христианство приобрело статус официальной религии, возникла насущная

потребность в унификации. Положение усугублялось тем, что в позднеримской

империи самоубийства рабов необычайно распространились и стали приобретать

черты эпидемии. Трудно запугать человека, решившего покончить счеты с

жизнью, посмертным глумлением над его бренными останками или мучительной

казнью — это лишь понуждает самоубийцу выбирать более надежный способ

самоумерщвления. Понадобились меры более эффективные и кардинальные. Их

предоставила в распоряжение государства христианская церковь.

Если светская власть лишала человека свободы лишь в его физической

ипостаси и только на период его земной жизни, то власть церковная давала

возможность стреножить и душу, ибо юрисдикция религии простиралась и в

жизнь загробную.

Наступила эпоха, когда человек был неволен распоряжаться ни своим телом,

ни своей душой. И продолжалось это больше тысячи лет.

"Линия защиты" на судебном процессе над суицидом выстраивалась

тысячелетиями. Первым и, пожалуй, самым именитым адвокатом самоубийства был

строгий рационалист Сократ. Взгляды философа известны нам главным образом

из пересказа Платона, который к самоубийству относился резко отрицательно,

но тем не менее звучат эти доводы убедительно, и их весомость еще более

подчеркивается тем, что произнесены они перед чашей с цикутой. То, что

смерть Сократа была не казнью, а именно добровольным уходом из жизни,

доказывает сам философ, сказавший, что ему ничего не стоило опровергнуть

вздорные обвинения судей, но он не пожелал этого делать. Его прощальные

слова, обращенные к суду, свидетельствуют, что смерть он приветствует как

благо: "Но уже пора идти отсюда, мне — чтобы умереть вам — чтобы жить, а

кто из нас идет на лучшее, это никому не ведомо, кроме бога".

Впрочем, Платон вкладывает в уста Сократа слова, сводящие на нет

правомочность этого довода.

Первая разработанная аргументация, целая этическая система, оправдывающая

самоубийство, была создана стоической школой. Разумность и нравственность —

непременные условия жизни достойного человека. Если в силу каких-либо

причин жить разумно и нравственно сделалось невозможно, следует умереть.

Благо — не продолжительность жизни, а ее качество. Страха нет, ибо человеку

нечего бояться — он хозяин своей судьбы. Соблазнительная формула стоицизма:

достойная жизнь и достойная смерть. И неминуемый вывод: достойно жить

трудно, достойно умереть легко.

Вроде бы всем хорош стоицизм, только, с точки зрения современного

человека, слишком уж легко готов расстаться с жизнью. Хочется думать, что

со времен Стои она все-таки поднялась в цене.

Смерть Клеанфа, ученика и преемника основателя стоицизма Зенона,

оставляет чувство некоторого морального дискомфорта. Когда философ заболел,

врачи посоветовали ему воздержаться от приема пищи. Клеанф двое суток

ничего не ел, и ему стало лучше — опасность миновала. "Он же, — пишет

Плутарх, — изведав уже некую сладость, порождаемую угасанием сил, принял

решение не возвращаться вспять и переступил тот порог, к которому успел уже

так близко придвинуться". Что-то здесь все-таки не так. Возможно, стоицизм

— отличная философия смерти, но вряд ли стоит преподавать ее в школах в

Страницы: 1, 2