История формирования субъективности (структурно-феноменологический анализ)

статическую конструкцию субъективности, созданную психоанализом, на

исторический план.

III.3. Схематическая история европейской субъективности в терминах Эдипова

треугольника

Возможность перевода классической истории субъективности в

терминологию Эдиповой триады дает ведущее указание самого Фрейда на то, что

«онтогенез повторяет филогенез». Но как во всякой диалектике целого и части

здесь происходит та же ситуация. Универсальная филогенетическая целостность

воссоздается только когда со всей полнотой развернется онтогенез частного.

Открытый психоанализом генезис психопатологической индивидуальности со

всеми «регрессиями» и «фиксациями» является частной проекцией универсальной

субъективности.

В основе отождествления универсального и индивидуального лежит

уподобление родительской диады - матери и отца - двум великим первоосновам

мира - Природы и Бога, а также редукция значения родительской пары для

ребенка и его бисексуальности к трансцендентальной схеме универсальной

субъективности. По сути, описанный Фрейдом Эдипов треугольник, есть та же

самая гегелевская триада, где субъект полагает себя в «природе» -

идентифицируется с Матерью, затем полагает себя в «духе» - идентифицируется

с Отцом, и, наконец, достигает абсолютного самосознания -

самоидентификации. Траектория этой идентификационной трансформации проста -

дело в том, что амплитуда субъекта ограничена двумя областями - центральной

и периферийной. Радикальное отличие фрейдовской аналитики субъекта от

трансцендентальной философии в том, что последняя либо вообще исключает из

своего влияния половую расщепленность, либо приписывает субъекту мужской

пол. Фрейд же открывает расщепленность субъекта и приписавает ему

бисексуальность, которая обнаруживается только на самоидентификационном

этапе истории субъекта, когда происходит окончательное расщепление на

субъект и объект. В основе этой дифференциации Фрейд видит половое

различие, где «мужское» включает «активность», «субъект» и центральную

позицию, а «женское» включает «пассивность», «объект» и периферийную

позицию.

Показательны в культурном отношении «материнская» и «отцовская» эпохи.

Если первая характеризуется такими культурными феноменами как

космоцентризм, матриархат, язычество, политеизм, анимистический тотемизм,

культ земли, плодородия и земледелия, то для второй характерны -

теоцентризм, авторитарный монотеизм, вертикаль социальной иерархии,

устремленная ввысь архитектура, централизирующая урбанизация. (Так Фрейд

видит в «религиозной потребности» рецидив инфантильной потребности в

отце[248], только на более высоком уровне, когда неудача нарциссической

идентификаци с отцом оборачивается потребностью в нем, т.е. религиозность

основана на замещении бытия отцовской инстанцией.) И, наконец, наступает

эпоха, где субъективность, выражаясь словами Гегеля, «доводится до своего

понятия» - это эпоха антропоцентризма, полной субъект-объектной оппозиции,

эпоха человека, полностью оторвавшегося от Земли-матери и от Бога-отца,

эпоха индивида не укорененного ни в «Небе», ни в «Земле», а основывающего

свое бытие только на своем разуме и воле.

Но явления патриархальной и матриархальной эпох нас интересуют только

в той известной мере, в которой они состоялись на географическом

пространстве европейской цивилизации, к которой мы собственно и

принадлежим. Ареалом ее возникновения принято считать Средиземноморье,

поэтому из рассмотрения выпадают большинство языческих культур в их яркой и

наиболее чистой «натуралистичности», и такие богатейшие культуры, чья

ментальность просто-таки стала символом всего маскулинного и

патриархального.

Такое перенесение становится возможным только как существенным образом

возвращение. Это отнюдь не дедуктивная экстраполяция с известного на

неизвестное, и не синтетическое обобщение многообразия эмпирических данных.

Сам способ такого возвратного перенесения возможен также, как "психоанализ

стихий" Гастона Башляра, когда сущность и явление меняются местами, и то,

что всегда представлялось только феноменом, на самом деле выступает в

качестве сущности какого-то другого феномена.

Итак, рассмотрим историю трансцендентального Эдипа, которая предстанет

как его семейная драма, чьи перипетии растянутся во все протяжение

человеческой истории.

а) Античность. Мать. Лицо

Античное детство Эдипа протекает в заботливом окружении горизонта,

превращающего всю землю в одно большое лоно. Вся наличная телесность,

полностью воплощающая собой присутствие божественного, светится светом

«лица земли». Здесь нет и тени намека на какую-то «вертикальную»

субординацию и иерархическое доминирование «небес» над «землей». Чисто

горизонтальные отношения уравновешивают противостояние «небесных» и

хтонических божеств. Мир для Эдипа-ребенка уподобляется прежде всего фигуре

Матери, Великой Матери. Соки Матери-земли пропитывают все зримо-явленное,

подчиняя его оптической логике круга, которым описывается все, от мелочей

до горизонта пространства, от чаши до диска лучезарного солнца. Границы

пространственного горизонта подобны границам колыбели или яслей, где есть

только ребенок и его любимые игрушки.

Та же пространственная ограниченность объемлет игралища спортивной

арены и театра. Архаический коллективизм семейно-родового типа складывается

вокруг материнской фигуры, чей матриархат пронизывает весь круг жизни

только горизонтальными связями.

б) Средневековье. Отец. Имя

Средневековое отрочество Эдипа проходит в вотчине сурового, но

справедливого Отца, в которой хроника его жизни попечительно

субординируется вертикальными связями патриархальной иерархии.

Хроникализация жизненного распорядка, происходящая в процедуре обмена сферы

пространственного горизонта на сферу временной вертикали, задается из

перспективы исторической темпоральности режимом "покаяния" в грехах

прошлого и режимом "надежды на спасение" в будущем, порождая временную

схему отношения "прошлого" и "будущего" как проекцию этической схемы

отношения "греха" и "прощения", - чем экстенсивнее укорененность в поле

признания человеком своих прегрешений, тем интенсивнее устремленность

человека к трансцендентальному Богу. Эдипу-отроку принадлежит пассивная

роль в конституирующей средневековую интерсубъективность системе: Отец-Сын.

Слово (оно же Имя) Отца как инстанция Закона предопределяет и

регламентирует всю сеть жизненной стратификации и вместе с тем обеспечивает

сохранность каждого члена семьи - общины.

Вертикальная связь оппозиционного Плоти (грамматически принадлежащего

женскому роду) Духа (мужской род) с Небесами, с-видетелем которых

последний является, своей проекцией на горизонт Земли ("тварной плоти")

создает условия трансгрессии за пределы языка и оптики и утверждает

приоритет линейной и направленной истории перед циклической природой,

упраздняя судьбу в пользу предопределения.

в) Новое время. Субъект. Центр.

И наконец настает пора автономной юности Эдипа, приходящейся на

период Нового Времени. Потерявшая былое очарование и красоту Мать-природа и

убитый Отец-Бог - вот обстоятельства жизни осиротевшего новоевропейского

юноши. Когитальный нарциссизм полностью расквитался со своим опорно-

принципиальным прошлым. Благополучно выпав поочередно, сначала из крайности

идентификации с Природой в пользу трансцендентального Творца тварного мира,

чей исток вознесся далеко от земли, затем из крайности идентификации с

Богом путем самоудостоверивания в автономном cogito. Таким образом,

субъект окончательно впал в центр, различие этих крайностей обусловивший,

с которым совпадает и источник его собственного расщепления. Раскол мира на

res cogitans и res extensa спроецировался на человеческое существо

различием духа и тела. Природа, пришедшая в режиме учреждения превосходства

идеального над реальным в крайность символа, чье бытие сводится к тому,

чтобы только служить отражением своего трансцендентного истока, теперь

окончательно становится объектом научно-технического освоения. А то, что

венчало иерархию средневекового бытия, ныне опосредуется в математический

органон научного исчисления, ибо создается он за счет Имени Бога, поскольку

сферой конституирования математических идеальностей оказывается та сфера,

которая в Средние века почиталась исключительно как компетенция Логоса.

Психоанализ, выделив в истории индивидуального Я три этапа и редуцировав

каждый к определенному трансцендентальному элементу как его конституенту,

синтезировал их в единой конструкции Я. Далее индивидуальная история

субъекта развертывается в универсальную историю человечества, благодаря, с

одной стороны, языковой интеграции на основе именной идентификации и, с

другой стороны, родовой интеграции на основе на-личной идентификации. Мир,

Бог и Я выступили как проекции трех элементов единой структуры

субъективности, в которой каждый является фундаментальной характеристикой

соответствующей эпохи. Детальный анализ того, как эти элементы

взаимодействуют в единой системе, провел Жиль Делез. . Причем, логика

взаимодействия структурных элементов сводится к таким элементарным

отношениям как различие и повтор.

II.4. Модель мира в структурализме Делеза.

Серия текстов Жиля Делеза выстраивается в такой текст, в котором

непрерывно повторяется описание всегда одной и той же структуры различия.

Серийный дискурс Делеза стремится ко все более точному схватыванию

структуры, становление которой происходит в направлении зазора между

«идеальной» и «реальной» серийными проекциями этой структуры. То есть,

уточнение нацелено на их схождение и пересечение. Теоретизирование Делеза

идет в режиме циклообмена бинарными крайностями в преодоление конфликта

между цикличностью традиционной диалектики и линейностью трансцендентальной

«логики вывода». Чего бы ни касалась структурная аналитика Делеза, любой

предмет опыта она редуцирует к биполярности и к «парадоксальности»

отношения внутри этой биполярности.

Прежде всего, Делез начинает с выделения сообществ сингулярных

элементов, которые, по принципу чередования противоположностей

выстраиваются в циклические серии. Серии также коррелируют друг с другом и

образуют молекулярные и молярные серии.

Главными принципами структурных отношений в аналитике Ж. Делеза

выступают различие и повторение, предельно полное описание которых дано в

одноименной книге. Здесь Делез показывает сцепление различия и повторения,

которое выстраивается в определенную фигуру, которая функционирует по

«закону обратного соотношения».

В самом центре этой фигуры пребывает «непонятийное» и безобъектное

Различие как эссенция, чьей экзистенцией является Повторение. Различие есть

то, чту есть кбк Повторение. Поскольку всякое «что» есть различие - оно

«различие в себе». Поскольку всякое «как» есть повторение - оно «повторение

для себя». Если различие есть «проведение различия», то, чем оно проводится

есть вертикальная ось, и различие есть вертикальная тенденция, которая

интегрирует проекции различия в единый горизонт, который Делез называет

серией. Серия - это интегрированное единство сингулярностей, среди которых

надо различать элементы и случаи.

Вся схема мира сводится Делезом к «вечному» повторению «одного и того

же различия. Такая схема содержит помимо явных ницшевских реминисценций

аллюзии к философии Гегеля, возводившего «противоречие» в онтологический

принцип. Структура заключается во включенности инстанции различия в зазор

между конституируемыми им крайностями, которых всегда, как минимум, две.

Двоица - это матрица и рамка всякого отношения внутри элементарного

различия. «Функция противопоставления состоит здесь в том, чтобы ограничить

в правах элементарное повторение, замкнуть его на самой простой группе,

свести минимум до двух»[249]. Поскольку изначальное различие - это различие

на два, пополам, а пара - форма изначального повторения, то изначальное

различие и изначальное повторение - одно и то же. А также «центр» различия

и «центр повторения» - это одна и та же точка как центральная точка. Это

центральная точка изначальных различия и повтора выступает как

«означаемое», для которой «есть две означающие вещи» (Иоахим)[250]. В этом

смысле Делез различает два порядка означающих как «два реальных ряда,

сосуществующих относительно сущностно иного виртуального объекта». Таким

образом, каждый из этих реальных рядов представляет собой проективную

серию, одна из которых по способу отношения к идеальному есть идеальная и

потому внутренняя, другая - по способу отношения к реальному есть реальная

и внешняя[251]. Идеальная серия свивается вокруг вертикальной оси в спираль

идеальной репрезентации, но «бесконечная репрезентация напрасно умножает

точки зрения, выстраивает их в ряды; эти ряды все так же подчинены условию

сходимости на одном и том же объекте, на одном мире». Реальная серия

развивается вдоль горизонта в спираль реальной репрезентации, но

«есконечная репрезентация напрасно умножает образы и моменты, располагая их

кругами, способными к самодвижению; у этих кругов остается единый центр -

центр большего круга сознания»[252]. Центр различия и повторения, являясь

основанием конвергенции, схождения идеального и реального, вертикального и

горизонтального, центрального и периферийного рядов, является

«парадоксальным» образом и условием их расхождения, дивергенции. Дело в

том, что этот «парадоксальный элемент», «нонсенс», «виртуальный объект» и

т.д. конституируется исключительно за счет различия этих двух означающих

серий, конституируется именно благодаря принципиальному несовпадению этих

рядов, из-за фундаментальной блуждающей «асимметрии». Делез пишет:

«Виртуальный объект - частичный не просто потому, что ему недостает

оставшейся в реальном части, но в себе и для себя, поскольку он

расщепляется, разделяется на две виртуальные части, одной из которых всегда

недостает другой»[253]. Виртуальный объект во темпоральном плане «всегда

был», это как бы «давно прошедшее настоящее», а в топическом – «он там, где

его находят, лишь при условии, что его ищут там, где его нет».

Мы видим, что структура, по Делезу, трехсоставна: она состоит из

«децентрированного центра» и двух различаемых им проекций - вертикальной

проекции как интроекции и горизонтальной проекции. Эта структура напрямую

соотносится со временем. Однако она не просто накладывается на время, но

каждая составляющая структуры строго темпорально акцентирована.

Децентрированный центр конституирует непрерывную функцию Теперь,

вертикальная проекция сжимается в прошлое, а горизонтальная проекция

разжимается в будущее.

Поскольку центр различия конституируется как парадоксальная конъюнкция

«быть и не быть», то его проекция размыкается в периферию, для которой

конституитивной является дизъюнкция «быть или не быть». То есть,

парадоксальный центр содержит одновременно некое номинальное (идеальное)

«есть» и наличное (реальное) «есть», и содержит он их как одновременное

различие, которое проецируется в диахроническое повторение по типу «либо

есть, либо нет», «Fort/Da” , располагающееся по периферии. То есть,

темпоральной модификацией различия является синхрония, а темпоральной

модификацией повторения является диахрония. Периферийная проекция

центрального различия обнаруживает наличное, реальное «есть» в есть, а

номинальное, идеальное «есть» в «несть». То есть, периферия составляется

чередованием «есть» и «несть». Это касается только ряда реальной периферии.

А мы помним, что с ним коррелирует другой ряд как идеальный или внутренний.

И их корреляция основана на принципиальном несовпадении, асимметрии. В то

время, когда возникает элемент в реальном ряду, то есть, некая вещь, в то

же самое время исчезает его идеальный эквивалент в ряду идеальном как некое

соответствующее ей имя. И идеальная серия, и реальная серия коррелируют

относительно инстанции, которая самоконституируется как «форма пустого

времени» по ту сторону номинальной синхронии и реальной диахронии, ни одна

из которых не является «исходной» или «производной». Дело в том, что именно

своим различием они утверждают эту инстанцию как центр своего различия. Обе

серии скользят друг относительно друга, с одной стороны, как ряд «пустых

мест», а, с другой стороны, как ряд «пассажиров без места».[254] Инстанция,

учреждающая одновременность отсутствия и присутствия, образует два ряда

пассивных синтезов, и, «если первый пассивный синтез относится к

настоящему» и «учреждает «эстетику», «то второй - к прошлому» и

определяется «как эквивалентный «аналитике». (Поскольку прошлое существует

в идеальной форме памяти, то его бытие носит исключительно номинальный или

«виртуальный» характер, и в прошлое мы в состоянии проникнуть только мыслью

в режиме вос-по-минания. Традиция этой гносеологической парадигмы

протянулась от платоновской теории «припоминания» до гегелевского

Erinnerung (“воспоминание”, и одновременно, “движение во-внутрь”). Мышление

- это всегда назад-мышление или вовнутрь-мышление). Ряд прошлого и ряд

будущего - это дуги некогда распавшегося круга «живого настоящего»- -«дело

в том, что ряд реального (или настоящих, переходящих в реальное) и ряд

виртуального (или прошлого, сущностью отличного от всех настоящих) образуют

две расходящиеся круговые линии, два круга, или даже две дуги одного и того

же круга по отношению к первому пассивному синтезу Габитуса»[255].

Затем Делез приводит эти три составляющие структуры времени к

соответствию триаде структуры «бессознательного» Фрейда. Фрейд сообщает

бессознательному три великие неведения: «Нет», «Смерть» и «Время»[256].

«Нет» - повторение в настоящем или собственно Габитус; Смерть - повторение

в прошлом или Эрос; и Время - это повторение в будущем или Танатос.

Поскольку серия прошлого есть лингвистический поток имен, а серия

будущего - оптический поток лиц, время есть пауза, задержка или отсрочка

между ними. И пауза времени - это пауза нехватки. И здесь Делез солидарен с

мыслью Деррида о различии «начала» и «изначального», так как «изначально

отсутствие начала»[257]. Ибо «нет более оригинала, но вечное мерцание, в

котором в свете отклонения и возвращения рассеивается отсутствие

первоисточника».

Рассмотрим некоторые серии, которым в работах Делеза отведена роль

слоев, чье скольжение друг относительно друга в режимах схождения и

расхождения определяет всю динамику внутримировых процессов. Множество

серий, взаимно переплетаясь, конденсируясь в ризому, тем не менее сохраняют

свою дуальность, сохраняют различие на две большие группы серий -

оптическую и семантическую, причем в последнюю вписана и экономическая

серия, поскольку ее функцией является функция экономического означающего.

Вообще, основным конституэнтом всякой серии выступает центральный символ,

который есть одновременно и как символ центростремительной идентификации,

чье движение выстраивается по вертикали, и как символ центробежной

интеграции, чей ход прочерчивается линией горизонта.

Оптическая серия. Идущее в вертикальной сфере складывание или сведение

угла зрения нацелено на схватывание идеала нулевой оптической формы. Здесь

идет синтезирование «зерна» в смысле оптической «зернистости» как единицы

оптического разрешения. Схватывание единичного объекта осуществляется как

проекция структурной «формальной» вертикали на «содержательный»,

«объективный» горизонт сущего. Непрерывное направленное к нулю уточнение

оптической формы, с помощью микро- и макроскопического инструментария

развертывает объективный горизонт от мельчайших элементарных частиц до

самых дальних звезд, причем развертывает его в совершенно гомогенную

однообразную линию, лишенную какой бы то ни было разнородности. Высота

вертикали синтезирования оптической единицы h равна (или почти равна)

радиусу (лучу) размаха "паноптического" горизонта, в котором

объективируются серии поднадзорных объектов R так, что выполняется

соотношение:

[pic]

где (( - угол схождения лучей зрения, коррелятивный h;

R - радиус расхождения паноптического горизонта;

(-1 – коэффицент стремления к 0.

Экономическая серия обуславливается возрастанием всеобщности денежного

эквивалента, которое увеличивает пространство так называемого Мирового

рынка, товарооборота, рынка труда, ведет к глобализации мировой экономики,

которая начинает определять политическую реальность. Режимом обобщения

экономического эквивалента является создание знаменателя, или

символической, или условной единицы денежного измерения, на точности

которой основана точность сравнения двух числителей в качестве товаров в

процессе операции обмена. Обмен, лежащий в основании динамики труда и

капитала, непосредственно относится к метафорическому замещению идеальным

означающим реальности. Стоимость как экономическое означающее означаемого

труда есть символическая мера вещи. Чем интенсивней экономический символ,

тем экстенсивней мера его интеграции. Так, интенсивность доллара вовлекает

в орбиту своей интеграции уже весь мир.

В социальной серии, которая выстраивается при рассмотрении Делезом

аналитики "соотношения власти и знания" Фуко в одноименной книге, особый

статус получает дискурс, чья роль заключается в том, чтобы стабилизировать

сингулярные аффекты прочерчиванием "общей линии силы" (линии горизонта),

интегрировать сингулярности в серии. Равноисходные серии социальных

процессов и центрирующие их инстанции как "центры господства» ргламентируют

«жизненный мир» в системе социальной стратификации. "Интегрирующие факторы,

движущие силы стратификации, образуют общественные институты: Государство,

а также Семью, Религию, Производство, Рынок, даже само Искусство,

Мораль...»[258].Вертикальная диаграмма власти коррелирует с горизонтальными

стратами знания. Способ такой корреляции Делез называет кодетерминацией. И

если «знание ... стратифицировано, архивизировано, наделено относительно

жесткой сегментацией», то «власть, напротив, диаграмматична: она мобилизует

нестратифицированные виды материи и функций, она мобилизует

нестратифицированные виды материи и функций, и работает с весьма гибкой

сегментарностью, ведь она проходит не через формы, а через точки, единичные

точки, которым всякий раз отмечается применение силы...»[259]. Власть

"пускает в оборот» дискурсивное означающее тем, что наполняет его своим

властным, системно - иерархическим содержанием как значением, символическим

значением. Так, круг государства зацикливается на символе государственной

власти или на символической фигуре монарха, горизонт рынка центрируется

долларом, и т.д. В знаменитомм манефесте «Капитализм и шизофрения» Делез (в

соавторстве с Ф. Гваттари) прописывает кодетерминацию «машин желания» и

«тела без органов». «Тело без органов» представляет собой пассивный

территориализированный горизонт социальных объектов как институтов,

интегрируемых в «консервативно» - периферийную линию закона, округу

которого центрирует единица той или иной социальной интеграции.

Производство такого центрального символа идет в «революционно»

-вертикальной сфере желания-власти. Диалектика закона и желания

осуществляется как борьба «возрастания» (Ницше), «трансгрессии» (Батай)

вертикального желания и «сохранения» или «сдерживания» этого желания

периферией закона. Желание, центростремительно синтезируя в стремлении к

центру своей истины очередной сингулярный объект, проецирует его на линию

центробежного закона, и тем самым трансгрессирует за его пределы. Закон в

своей охранительной функции, с одной стороны, вынужден адаптироваться к

желанию, перестраивая «задним числом» внезапно возникшие лакуны, а, с

другой стороны, закон вынуждает желание переступать себя. Система желание-

закон работает по тому же принципу, что и диалектика раба и господина, где

осью, структурирующей пирамиду социальной иерархии является вертикаль

желания, а периферией этой пирамиды является линия признания, в феноменах

которого проявляет, манифестирует себя желание.

Признание относится к желанию формально также, как следствие к

причине, то есть, объективно это след виртуального желания, и только по

признанию желание измеряется. И здесь социальная серия переходит в серию

психологическую. Производство желания как «самопроизводство

бессознательного» осуществляет себя в расщеплении бытия как семантико-

оптического коррелята. Это расщепление бытия связано с неким онтологическим

преступлением, в котором одновременно присутствует «убийство отца» и

«инцест с матерью». Место этого преступления означается фрейдовским

понятием Id. Формы субъективности возникают на пересечении идеальных

проекций желания, черпающего свое начало в нулевом Ничто, и тангенциальных

страт закона (функция Super-Ego). Психологический режим субъективности

осуществляется в двух режимах: параноидальном центробежном волнении от

центра к периферии как волнении страха, и шизоидном центростремительном

волнении от периферии к центру как волнении желания. Имеет место

когерентность этих душевных колебаний. Высокочастотное волнение желания и

низкочастотное волнение страха ковариантны. Их взаимодействие выражается

следующим соотношением:

[pic]

Садомозахистская косистема, анализируемая Делезом в «Представление

Захер-Мазоха», выявляет структурные особенности человеческой

субъективности. Вся аналитика мазохизма доказывает равноправие пассивной

составляющей структуры субъективности наряду с ее активной составляющей;

субъективность - не голая активность, но теснейшая корреляция активности с

пассивностью как условие желания. Чтобы стать садистом как активным агентом

желания и сексуальности, необходимо одновременно становится мазохистом.

Инцест и отцеубийство взаимодополнительны. Инцест как мазохистская

идентификация с материю ("отождествление") невозможна без одновременного

отцеубийства как садистской идентификации с отцом («идеализирующее»

замещение). Желание возникает в том садомазохистском зазоре, который есть

«открытие возможности сексуального удовольствия»[260]. Более того, этот

зазор и есть сама такая возможность. Нарциссическое Я возникает только из

пересечения двух взаимоотрицательных тенденций: мазохистском центробеге к

матери и садистском центростремлении к отцу. В каждой из этих расстановок

имеет место соответствующее акцентирование закона. Делез уточняет: «В

случае садизма отец становится над законом в качестве верховного принципа,

избирающего мать своей жертвой par excellens. В случае мазохизма весь закон

переносится на мать, которая исторгает отца из символической сферы»[261].

Садизм и мазохизм представляют разнонаправленное расслоение относительно

инстанции Id как инстанции «фаллоса кастрации»; садист центростремительно

«вытесняет» отца, нарциссически идентифицируясь с законом, мазохист

центробежно "отклоняет" мать, идентифицируясь с законом инцестуозно; оба,

таким образом, открывают себе путь к наслаждению. Если садист наслаждается

непосредственно устранив препятствие, то мазохист опосредовано, «обходным

путем» получает наслаждение вменив себе «виновность», несет «кару», ибо

только «кара разрешает от страха виновности»[262]. Поэтому садист в

стремлении к наслаждению маниакален, мазохист - обесессивен. Садист

пытается заместить инстанцию кастрации, перед которой он испытывает страх;

мазохист готов пожертвовать собой спасаясь от кастрации, переживая ее в

комплексе.

В этой же работе Делез говорит о «трансцендентальности» принципа

удовольствия, указывая на его особую функцию связывания (Bindung).

Поскольку «одно только связывание возбуждения и делает его разрешимым в

удовольствие, то есть обеспечивает возможность его разгрузки», и «именно

связывание делает возможным удовольствие как принцип»[263], связывание или

синтез выступают как «трансцендентальная форма» эмпирического наслаждения.

То есть за всяким наслаждением стоит синтез, а всякая боль скрывает анализ.

Эротический синтез и танатический анализ, центростремительный синтез Эроса

и центробежный синтез Танатоса суть стороны единого Инстинкта смерти, и их

непрерывное расхождение является условием его непрерывной идентичности. И,

если «инстинкт» - это регулярность, непрерывность, утверждение, а «смерть»

- это прерывность, различие, уничтожение, тогда структура, описываемая

Делезом абсолютно парадоксальна - это некая непрерывность прерывания,

идентичность различия, жизнь смерти, если угодно; то есть структура - это

невозможное сочетание абсолютных противоположностей в качестве их

источника. И вот минимальное условие структуры вообще по Делезу:

1) здесь должны быть по крайней мере две разнородные серии, одна из

которых определяется как «означающая», а другая - как «означаемая»,

2) каждая из серий задается терминами, существующими только

посредством отношений, переживаемых между ними...»,

3) «две разнородные серии сходятся к парадоксальному элементу,

выступающему в качестве их «различителя»[264].

Обобщенная схема структурная аналитика мировых процессов в философии

Жиля Делеза предстает в следующем виде. Начальный круг Мира «вдруг»

размыкается и начинает двигаться в двух перпендикулярно-противоположных

направлениях: с одной стороны, он центробежно развивается в горизонтальной

плоскости, образуя область периферийной проекции, с другой, он

центростремительно свивается в складку вертикали, образуя центральную

область. Внешняя спираль, развивающая круг в прямую , и внутренняя спираль,

свивающая круг в точку, строго кодетерминированы. Линия горизонтальной

спирали, как линия Внешнего протекает в распределении сегментарно-

дифференцированных объектов в их экстенсивности и протяженности. Линия

горизонта связывает периферию объектов, интегрируя их в серии

дистрибуторного единства, тогда как диаграмма вертикали формирует канал

интенсивного схватывания сингулярного объекта. Вертикальная складка

Внутреннего синтезирует единицу измерения, которая является функтивом угла

между сторонами луча зрения j, в меру которого является сингулярный объект.

Углу j коррелятивен радиус R поля связанных в периферийные серии объектов

так, что имеет место соотношение:

[pic]

В силу пропорционального соотношения угла j и R, при уменьшении угла j

идет возрастание R, то есть, при приближении угла зрения j к нулю (0),

понимаемым как «уточнение», происходит возрастание радиуса поля зрения R

как «расширение». Вертикаль единицы измерения складывается к 0° как точке

совпадения лучей радиуса, тогда как линия горизонта выпрямляется, или

развертывается к касательной или углу в 180°.

Имеет место субъект-объектный оборот – по вертикали субъект

интроецируется в центр, осуществляя самоидентификацию, мера этой

идентификации по горизонтали проецируется на периферию, порождая новый

объект. Игра центра и периферии есть диалектика означающего и означаемого,

скручивающегося и раскручивающегося, соответственно, вокруг одной и той же

оси, вдоль которой образуется конус иерархии бинарных оппозиций. Её венчает

гендерная интерсубъективность как символическая интерструктура, которая не

является «ни объектом, ни понятием», но несет центр различия между ними.

III.5. Гендерная интерсубъективность

Исключительную роль сыграл психоанализ в определении местоположения

структуры как организующей инстанции или «абсолютного места»

релятивизирующего вокруг себя все, инстанции, которая конституирует всякое

различие - будь то субъект-объектная дифференциация или различие активности

или пассивности. Психоанализ в полной мере воспользовался понятием,

приоритет открытия которого принадлежит Гуссерлю - речь идет об

интерсубъективности. Единственно чем дополнил это понятие психоанализ, так

это тем, что рассмотрел в его контексте диалектики полового различия, и

свое полное оформление оно получило в виде гендерной интерсубъективности.

Лакан, проводя топологический анализ бессознательного, неоднократно

указывает его подлинное место, которое ни в субъекте, ни в объекте.

Гендерная трансструктура есть место полового различия, которое образует два

способа отношения к себе как активного и пассивного, одно отныне

представляет субъект, другое - объект. Причем обе стороны отношения к

центру гендерного различия в равной степени отчуждаются от своего бытия -

одна - в желании, другая - в страхе. И здесь психоанализ, а вернее

лакановский структурный психоанализ со всей категоричностью заявляет, что

более нет смысла ходить круг да около «камня преткновения”, а необходимо

прямо указать на стержень, на котором держится каркас психоаналитической

конструкции, то есть на фаллос как сигнификат и как образ. Фаллос - это

означающее указывающее на означаемое, это достоинство констатирующее

недостаток. Именно гендерная интерсубъективность, будучи смысловым ядром

языка и патологическом ядром телесности, рациональным зерном и смысловой

единицей, является ключом либидинального генезиса и истории субъекта,

который последовательно проходит все этапы прегенитальной и Эдиповой

нормализации. В «материнской» Античности она оформляется в системе «дитя-

мать»; в отцовском Средневековье - в системе «отец-сын», и, наконец,

генезис гендерной интерсубъективности в Новое Время заканчивается системой

«мужчина-женщина». На первом месте в каждом из типов интерсубъективности

обязательно мужское начало, на втором - женское. Такой порядок

устанавливается активностью либо пассивностью отношения к фаллосу,

«мужской» интроекцией фаллоса по отношению к его «женской» проекции. Так,

материнское развертывается в серию мать – лицо – телесность – природа –

пространство – Земля; отцовское – в серию отец – имя – духовность –

культура – время – Небо (Бог). Сам факт, что весь мир четко маркируется на

две серии – мужскую и женскую, а, точнее «единая линия» (Делез) мира, с

одной стороны, сворачивается в мужское, а с другой стороны, разворачивается

в женское, говорит о том, что половое различие проницает весь мир. И дело

не только и не столько в гении Фрейда, открывшего «всеобщность» половой

расщепленности, а, наверное, все-таки в самом факте его существования, ибо

дело этого факта в непрерывности гендерного деления мира, приводящего его к

«приблизительному» или «смещенному» равновесию. Жиль Делез на протяжении

всех своих текстов дает десятки названий этой гендерной интерструктуре; он

называет её то «нонсенсом», то «парадоксальным элементом», то «смещенным

центром» и т.д.

После того, как была вскрыта диалектичность Эдипова комплекса, можно

сделать вывод о его трансцендентальном характере. Структура Эдипова

комплекса четко совпадает с циклической структурой Я, чья разомкнутость

имманентна самому кругу Я и провоцируется исключительно изнутри. Созданная

З. Фрейдом и структурным психоанализом Ж. Лакана структура Я –

универсальна. Настолько универсальна, что делает минимальным различие между

психоанализом и гегелевской феноменологией. Лакан, вообще, возводит

оппозицию Гегель-Фрейд в некий абсолют, чье историческое значение трудно

переоценить. И в самом деле, если в тексте Феноменологии на место Духа

поставить Желание, а вместо Понятия – Означающее, то получится вполне

психоаналитический текст. Фрейдизм – это обращенное гегельянство. Вспомним

слова Гегеля о том, что «дух познает себя, находясь в состоянии абсолютной

разорванности». «Разорванность» эта полностью тождественна фрейдовой

«расщепленности» (Zwiespaltung), которая конституирует функцию желания. И

«разорванный» дух Гегеля, и «расщепленное» желание Фрейда не что иное, как

характеристики субъективности. Славой Жижек в книге «Возвышенный объект

идеологии» прямо говорит о том, что «само-расколотость сущности означает,

что сущность является «субъектом», а не только «субстанцией»[265].

«Онтологическая дифференциация своим происхождением обязана только

расколотости самого субъекта, и «субъект же является субстанцией в той

мере, в какой он сам расколот и постигает себя как нечто отчужденное,

данное в опыте»[266]. Проблема в том, что гегельянство – крайне

противоречиво, оно буквально противоречиво, поскольку основано на принципе

противоречия. И психоанализ пытается преодолеть это противоречие, но только

на уровне индивидуальности. Гегель осмыслял противоречие как конфликт

«рассудка» и «негативно предметной» природы. Фрейд же, понимая «рассудок»

как нечто «мужское», имплантирует субъект-объектный раскол в само существо

человека как различие имени и лица. Надо сказать, в том, что сексуальность

и способ отношений ею конституируемый проникли во все практики человеческой

деятельности, особой заслуги Фрейда нет. Все дело в «постгегелевской»

ситуации, в которое означающее или понятие получает привилегированный

статус. А наполнить означающее фаллическим содержанием – мгновенное дело

одной мысли (Жижек)[267].

Гендерная интерсубъективность определяется также как Другой, причем в

том смысле, в каком его несколько образно описывает Петер Слотердайк:

«Подобно внутреннему таинственному существу, своего рода домовому, это

«другое» проявляло себя так, что схватить его непосредственно было

невозможно. Едва начинаешь приглядываться к нему, как оно исчезает. Оно

следует за сознанием, словно тень или двойник, всегда уклоняющийся от

встречи с первым Я, но неотступно идущий за ним, не выдавая своего имени.

Его присутствие ощушается как безочетная тревога и страх сойти с ума».

Другой всегда выступает как «опосредствующее звено», «опосредованная

непосредственность» как мы знаем ее по гегелевской философии. Другой как

интерсубъективная инстанция в своей высшей функции есть Посредник, чье

сфера деятельности охватывает весь мир и чья ось проницает весь универсум;

ни одно событие истории не обходится без услуги посредничества, призванного

приводить к согласию конфликтующие стороны. Структура эта также

определяется через квазионтологические атрибуты – это и «идентичность

негативности» Кожева, и «имманентная трансцендентность» Гуссерля. Это

непрерывность прерывания, идентичность различия. Фрейд определяет структуру

как «инстинкт смерти». Делез говорит о «фаллосе кастрации». Все эти

определения пытаются предельно свести воедино абсолютные крайности. В

делезовом «фаллосе кастрации» парадоксально то, что «фаллос» позитивируется

посредством негативной «кастрации»; фаллос как позитивность, как центр

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9