Кандидатский по философии

действительного состояния дел, имеющее целью ввести кого-либо в обман.

Ложью может быть как измышление о том, чего не было, так и сознательное

сокрытие того, что было. Источником лжи может также быть и логически

неправильное мышление. Мудрость гласит, что все ложное болеет

бессмысленностью.

Научное познание по самой своей сути невозможно без столкновения

различных, порой противоположных воззрений, борьбы убеждений, мнений,

дискуссий, так же как невозможно и без заблуждений, ошибок. Проблема ошибок

занимает далеко не последнее место в науке. В исследовательской практике

ошибки нередко совершаются в ходе наблюдения, измерения, расчетов,

суждений, оценок. Как утверждал Г. Галилей, избегать ошибок при наблюдении

просто невозможно.

Однако нет оснований для пессимистического воззрения на познание как на

сплошное блуждание в потемках вымыслов. До тех пор пока человек стремится

все вперед и вперед, говорил И.В. Гете, он блуждает. Заблуждения в науке

постепенно преодолеваются, а истина пробивает себе дорогу к свету.

Сказанное верно в основном по отношению к естественно-научному

познанию. Несколько иначе, и гораздо сложнее, обстоит дело в социальном

познании. Особенно показательна в этом отношении такая наука, как история,

которая в силу недоступности, неповторимости своего предмета — прошлого,

зависимости исследователя от доступности источников, их полноты,

достоверности и т.п., а также весьма тесной связи с идеологией и политикой

недемократических и тем более деспотических режимов более всего склонна к

искажению истины, к заблуждениям, ошибкам и сознательному обману. На этом

основании она не раз подвергалась далеко не лестным отзывам, ей даже

отказывали в звании науки. Особенно подвержена «ошибкам» история в руках

антинародной власти, принуждающей ученых сознательно отказываться от истины

в пользу интересов власть имущих. Хотя каждый «летописец» несет моральную

ответственность перед обществом за достоверность фактов, однако хорошо

известно, что ни в одной области знания нет такой их фальсификации, как в

области общественной. Д.И. Писарев писал, что в истории было много

услужливых медведей, которые очень усердно били мух на лбу спящего

человечества увесистыми булыжниками. Люди нередко молчали об опасной правде

и говорили выгодную ложь; в угоду своим интересам, страстям, порокам,

тайным замыслам они жгли архивы, убивали свидетелей, подделывали документы

и т.д. Поэтому в социальном познании к фактам требуется особо тщательный

подход, их критический анализ. При изучении общественных явлений необходимо

брать не отдельные факты, а относящуюся к рассматриваемому вопросу всю их

совокупность. Иначе неизбежно возникает подозрение, и вполне законное, в

том, что вместо объективной связи и взаимозависимости исторических явлений

в их целом преподносится «субъективная стряпня» для оправдания, быть может,

«грязного дела». Анализ фактов необходимо доводить до раскрытия истины и

объективных причин, обусловивших то или иное социальное событие. Поэтому

заведомо ложные «исследования» должны подвергаться этически

ориентированному контролю со стороны общества.

Подлинный человек науки должен иметь смелость высказать истину и

спорные положения, если он не сомневается в их достоверности. Время

реабилитирует перед судом научной мысли любое

учение, если оно истинно.

Итак, с нравственной точки зрения заблуждение — это добросовестная

неправда, а обман — недобросовестная неправда, хотя можно привести немало

примеров тому, когда «ложь во спасение» выступает как нечто нравственно

оправданное: разведчик вынужден логикой своего дела жить в атмосфере

всевозможных легенд; врач с утешительной целью вынужден, исходя из

благородных побуждений, нередко скрывать опасное положение больного;

правительство во время войны вынуждено прибегать к допущению различного

рода вымышленной информации с целью удержания морального состояния народа и

войск в духе бодрости и уверенности и т.п.

Относительность и историчность истины. Истина как процесс. Обыденное

сознание, мысля истину как прочно достигнутый результат познания, обычно

оперирует такими безусловными истинами, как отчеканенной монетой, «которая

может быть дана в готовом виде и в таком же виде спрятана в карман». Но

система научных знаний, да и житейский опыт — не склад исчерпывающей

информации о бытии, а бесконечный процесс, как бы движение по лестнице,

восходящей от низших ступеней ограниченного, приблизительного ко все более

всеобъемлющему и глубокому постижению сути вещей. Однако истина отнюдь не

только движущийся без остановки процесс, а единство процесса и результата.

Истина исторична. И в этом смысле она — «дитя эпохи». Понятие конечной

или неизменной истины — всего лишь призрак. Любой объект познания

неисчерпаем, он постоянно изменяется, обладает множеством свойств и связан

бесчисленными нитями взаимоотношений с окружающим миром. Перед умственным

взором ученого всегда предстает незаконченная картина: одно хорошо известно

и стало уже банальным, другое еще не совсем понятно, третье сомнительно,

четвертое недостаточно обосновано, пятое противоречит новым фактам, а

шестое вообще проблематично. Каждая ступень познания ограничена уровнем

развития науки, историческими уровнями жизни общества, уровнем практики, а

также познавательными способностями данного ученого, развитие которых

обусловлено и конкретно-историческими обстоятельствами, и в определенной

степени природными факторами. Научные знания, в том числе и самые

достоверные, точные, носят относительный характер. Относительность знаний

заключается в их неполноте и вероятностном характере. Истина относительна,

ибо она отражает объект не полностью, не целиком, не исчерпывающим образом,

а в известных пределах, условиях, отношениях, которые постоянно изменяются

и развиваются. Относительная истина есть ограниченно верное знание о чем-

либо.

Каждая эпоха питается иллюзией, что наконец-то в результате мучительных

усилий предшествующих поколений и современников достигнута обетованная

земля настоящей истины, мысль поднялась на вершину, откуда как бы и некуда

идти дальше. Но проходит время, и оказывается, что это была вовсе не

вершина, а всего лишь маленькая кочка, которая зачастую просто

затаптывается или в лучшем случае используется как опора для дальнейшего

подъема, которому нет конца... Гора познания не имеет вершины. Истины,

познанные наукой на том или ином историческом этапе, не могут считаться

окончательными. Они по необходимости являются относительными, т.е.

истинами, которые нуждаются в дальнейшем развитии, углублении, уточнении.

Каждая последующая теория по сравнению с предшествующей является более

полным и глубоким знанием. Все рациональное содержание прежней теории

входит в состав новой. Отметается наукой лишь претензия, будто она являлась

исчерпывающей. Прежняя теория истолковывается в составе новой теории как

относительная истина и тем самым как частный случай более полной и точной

теории (например, классическая механика И. Ньютона и теория относительности

А. Эйнштейна).

Парадоксально, но факт: в науке каждый шаг вперед — это открытие и

новой тайны, и новых горизонтов незнания; это процесс, уходящий в

бесконечность. Человечество вечно стремилось приблизиться к познанию

абсолютной истины, пытаясь максимально сузить «сферу влияния»

относительного в содержании научного знания. Однако даже постоянное

расширение, углубление и уточнение наших знаний в принципе не может

полностью преодолеть их вероятность и относительность. Но не следует

впадать в крайность как, например, К. Поппер, утверждавший, что любое

научное положение — всего лишь гипотеза; получается, что научное знание

представляет собой всего лишь тянущуюся из глубины веков цепь догадок,

лишенных устойчивой опоры достоверности.

Абсолютная истина и абсолютное в истине. Говоря об относительном

характере истины, не следует забывать, что имеются в виду истины в сфере

научного знания, но отнюдь не знание абсолютно достоверных фактов, вроде

того, что сегодня не существует короля Франции. Именно наличие абсолютно

достоверных и потому абсолютно истинных фактов чрезвычайно важно в

практической деятельности людей, особенно в тех областях деятельности,

которые связаны с решением человеческих судеб. Так, судья не имеет права

рассуждать: «Подсудимый либо совершил преступление, либо нет, но на всякий

случай давайте его накажем». Суд не вправе наказать человека, если нет

полной уверенности в наличии состава преступления. Если суд признает

человека виновным в совершении преступления, то в приговоре не остается

ничего, что могло бы противоречить достоверной истине этого эмпирического

факта. Врач, прежде чем оперировать больного или применять

сильнодействующее лекарство, должен опираться в своем решении на абсолютно

достоверные данные о заболевании человека. К абсолютным истинам относятся

достоверно установленные факты, даты событий, рождения и смерти и т.п.

Абсолютные истины, будучи раз выражены с полной ясностью и

достоверностью, не встречают более доказательных выражений, как, например,

сумма углов треугольника равна сумме двух прямых углов; и т.п. Они остаются

истинами совершенно независимо от того, кто и когда это утверждает. Иными

словами, абсолютная истина есть тождество понятия и объекта в мышлении — в

смысле завершенности, охвата, совпадения и сущности и всех форм ее

проявления. Таковы, например, положения науки: «Ничто в мире не создается

из ничего, и ничто не исчезает бесследно»; «Земля вращается вокруг Солнца»

и т.п. Абсолютная истина — это такое содержание знания, которое не

опровергается последующим развитием науки, а обогащается и постоянно

подтверждается жизнью.

Под абсолютной истиной в науке имеют в виду исчерпывающее, предельное

знание об объекте, как бы достижение тех границ, за которыми уже больше

нечего познавать. Процесс развития науки можно представить в виде ряда

последовательных приближений к абсолютной истине, каждое из которых точнее,

чем предыдущие.

Термин «абсолютное» применяется и к любой относительной истине:

поскольку она объективна, то в качестве момента содержит нечто абсолютное.

И в этом смысле можно сказать, что любая истина абсолютно относительна. В

совокупном знании человечества удельный вес абсолютного постоянно

возрастает. Развитие любой истины есть наращивание моментов абсолютного.

Например, каждая последующая научная теория является по сравнению с

предшествующей более полным и глубоким знанием. Но новые научные истины

вовсе не сбрасывают «под откос истории» своих предшественниц, а дополняют,

конкретизируют или включают их в себя как моменты более общих и глубоких

истин.

Итак, наука располагает не только абсолютными истинами, но в еще

большей мере — истинами относительными, хотя абсолютное всегда частично

реализовано в наших актуальных знаниях. Неразумно увлекаться утверждением

абсолютных истин. Необходимо помнить о безмерности еще непознанного, об

относительности и еще раз относительности нашего знания.

Конкретность истины и догматизм. Конкретность истины — один из-

основных принципов диалектического подхода к познанию — предполагает точный

учет всех условий (в социальном познании — конкретно-исторических условий),

в которых находится объект познания. Конкретность — это свойство истины,

основанное на знании реальных связей, взаимодействия всех сторон объекта,

главных, существенных свойств, тенденций его развития. Так, истинность или

ложность тех или иных суждений не может быть установлена, если не известны

условия места, времени и т.д., в которых они сформулированы. Суждение,

верно отражающее объект в данных условиях, становится ложным по отношению к

тому же объекту в иных обстоятельствах. Верное отражение одного из моментов

реальности может стать своей противоположностью — заблуждением, если не

учитывать определенных условий, места, времени и роли отражаемого в составе

целого. Например, отдельный орган невозможно осмыслить вне целого

организма, человека — вне общества (притом исторически конкретного общества

и в контексте особых, индивидуальных обстоятельств его жизни). Суждение

«вода кипит при 100 градусах по Цельсию» истинно лишь при условии, что речь

идет об обычной воде и нормальном давлении. Это положение .утратит

истинность, если изменить давление.

Каждый объект наряду с общими чертами наделен и индивидуальными

особенностями, имеет свой уникальный «контекст жизни». В силу этого наряду

с обобщенным необходим и конкретный подход к объекту: нет абстрактной

истины, истина всегда конкретна. Истинны ли, к примеру, принципы

классической механики? Да, истинны применительно к макротелам и

сравнительно небольшим скоростям движения. За этими пределами они перестают

быть истинными.

Принцип конкретности истины требует подходить к фактам не с общими

формулами и схемами, а с учетом конкретной обстановки, реальных условий,

что никак не совместимо с догматизмом. Особую важность конкретно-

исторический подход приобретает при анализе процесса общественного

развития, поскольку последний совершается неравномерно и к тому же имеет

свою специфику в различных странах.

О критериях истинности знания. Что дает людям гарантию истинности их

знаний, служит основанием для отличения истины от заблуждения и ошибок?

Р. Декарт, Б. Спиноза, Г. Лейбниц предлагали в качестве критерия истины

ясность и отчетливость мыслимого. Ясно то, что открыто для наблюдающего

разума и с очевидностью признается таковым, не возбуждая сомнений. Пример

такой истины — «квадрат имеет четыре стороны». Подобного рода истины —

результат «естественного света разума». Как свет обнаруживает и себя

самого, и окружающую тьму, так и истина есть мерило и себя самой, и

заблуждения. Сократ первый увидел в отвлеченности и ясности наших суждений

основной признак их истинности. Декарт утверждал, что все вещи, познаваемые

нами ясно и отчетливо, и на самом деле таковы, как мы их познаем.

Выдвинутый Декартом критерий истины, который он полагал в ясности и

очевидности знания, во многом содействовал отчетливости мышления. Однако

этот критерий не гарантирует надежности.

Такое понимание критерия истинности полно глубокомыслия. Оно опирается

на веру в силу логики нашего мышления, достоверность восприятия им

реальности. На этом во многой построен наш опыт. Это сильная позиция в

борьбе против всякого рода блужданий разума в потемках вымышленного.

Очевидность ощущаемого и мыслимого играет не последнюю роль в установлении

истины, но не может, однако, служить единственным ее критерием.

Время «развенчало» многие некогда казавшиеся вполне очевидными и ясными

истины. Вроде бы, что может быть более ясным и очевидным, чем неподвижность

Земли. И тысячелетиями человечество нисколько не сомневалось в этой

«непреложной истине». Ясность и очевидность — субъективные состояния

сознания, заслуживающие всякого уважения за свою огромную жизненную

значимость, но они явно нуждаются в опоре на нечто более «прочное».

Несомненно, психологически важны не только ясность и очевидность

мыслимого, но и уверенность в его достоверности, Однако и эта уверенность

не может служить критерием истинности. Уверенность в истинности мысли

способна роковым образом ввести в заблуждение.

Выдвигался и такой критерий истины, как общезначимость:

истинно то, что соответствует мнению большинства. Разумеется, и в этом

есть свой резон: если многие убеждены в достоверности тех или иных

принципов, то это само по себе может служить важной гарантией против

заблуждения. Однако еще Р. Декарт заметил, что вопрос об истинности не

решается большинством голосов. Из истории науки мы знаем, что

первооткрыватели, отстаивая истину,'' как правило, оказывались в

одиночестве. Вспомним хотя бы Коперника: он один был прав, так как

остальные пребывали в заблуждении относительно вращения Земли вокруг

Солнца. Смешно было бы ставить на голосование в научном сообществе вопрос

об истинности или ложности того или иного утверждения.

В некоторых философских системах существует и такой Крите-' рий истины,

как принцип прагматизма, т.е. теории узкоутилитар- ;

ного понимания истины, игнорирующего ее предметные основания i и ее

объективную значимость. «Истиной прагматизм признает то, — и это

единственный его критерий истины — что лучше всего «работает» на нас, ведет

нас, что лучше всего подходит к каждой части жизни и соединимо со всей

совокупностью нашего опыта, причем ничего не должно быть упущено. Если

религиозные идеи выполняют эти условия, если, в частности, окажется, что

понятие о Боге удовлетворяет им, то на каком основании прагматизм будет

отрицать бытие Божие...». Некоторые ученые полагают, что выбор той или иной

концепции диктуется не тем, что полученные с ее помощью результаты

подтверждаются практикой, экспериментом, а ее «изяществом», «красотой»,

математической «грациозностью». Эти эстетические «критерии» — феномены,

конечно, — вещь приятная и, быть может, как-то и в каких-то случаях

свидетельствуют об истинности. Но эти феномены малонадежны. А вот Э. Мах и

Р. Авенариус считали, что истинно то, что мыслится экономно, а В. Ост-вальд

выдвигал интеллектуальный энергетический императив:

«Не расторгай энергию».

Один из фундаментальных принципов научного мышления гласит: некоторое

положение является истинным в том случае, если можно доказать, применимо ли

оно в той или иной конкретной ситуации. Этот принцип выражается термином

«реализуемость». Ведь существует же поговорка: «Может, это и верно в

теории, но не годится для практики». Посредством реализации идеи в

практическом действии знание соизмеряется, сопоставляется со своим

объектом, выявляя тем самым настоящую меру объективности, истинности своего

содержания. В знании истинно то, что прямо или косвенно подтверждено на

практике, т.е. результативно осуществлено в практике.

В качестве критерия истины практика «работает « не только в своей

чувственной «наготе» — как предметная физическая деятельность, в частности

в эксперименте. Она выступает и в опосредованной форме — как логика,

закалившаяся в горниле практики. Можно сказать, что логика — это

опосредованная практика. «Тот, кто поставит себе за правило проверять дело

мыслью, а мысль делом... тот не может ошибаться, а если он и ошибется, то

скоро снова нападет на правильный путь»2. Степень совершенства

человеческого мышления определяется мерой соответствия его содержания

содержанию объективной реальности. Наш разум дисциплинируется логикой

вещей, воспроизведенной в логике практических действий и всей системе

духовной культуры. Реальный процесс человеческого мышления разворачивается

не только в мышлении отдельной личности, но и в лоне всей истории культуры.

Логичность мысли при достоверности исходных положений является в известной

мере гарантией не только ее правильности, но и истинности. В этом заключена

великая познавательная сила логического мышления. Последним же основанием

достоверности нашего знания является возможность на его базе практического

созидания.

Конечно, нельзя забывать, что практика не может полностью подтвердить

или опровергнуть какое бы то ни было представление, знание. «Атом неделим»

— истина это или заблуждение? В течение многих веков это считалось истиной,

и практика подтверждала это. С точки зрения, например, античной практики (и

даже вплоть до конца XIX в.) атом действительно был неделим, так же как в

настоящее время он делим, а вот элементарные частицы пока остаются

неделимыми — таков уровень современной практики. Практика — «хитрая особа»:

она не только подтверждает истину и разоблачает заблуждение, но и хранит

молчание относительно того, что находится за пределами ее исторически

ограниченных возможностей. Однако сама практика постоянно совершенствуется,

развивается и углубляется, причем на основе развития именно научного

познания. Практика многогранна — от эмпирического жизненного опыта до

строжайшего научного эксперимента. Одно дело практика первобытного

человека, добывавшего огонь трением, другое — средневековых алхимиков,

искавших способ превращения различных металлов в золото. Современные

физические эксперименты с помощью приборов огромной разрешающей

способности, расчеты на ЭВМ — это тоже практика. В процессе развития

истинного знания, увеличения его объема наука и практика все больше

выступают в нераздельном единстве.

Данное положение становится закономерностью не только в области

естественно-научного познания, но также и социального, особенно на

современном этапе развития общества, когда в общественно-исторической

практике людей все большая доля принадлежит субъективному, человеческому

фактору. Развитие социально-исторического процесса, организация

общественной практики все более и более осуществляются на основе научного

познания социальных закономерностей.

РОЛЬ НАУЧНОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ

Ситуация, сложившаяся в процессе взаимодействия науки и общества,

обострила проблему научной рациональности, ее сущностного содержания, и —

соответственно — ее роли в развитии общества. Вообще-то эта проблема всегда

была одной из самых актуальных (в первой половине XX в., например, ею

занимались А-Бергсон, Э.Гуссерль, М.Вебер,, М.Хайдеггер, К.Ясперс и др.).

Но сегодня можно говорить о драматическом повороте в решении данной

проблемы — о попытках поставить под сомнение науку как образец

рациональности.

Для того, чтобы было ясно, о чем идет речь, приведем высказывание

одного из наиболее непримиримых критиков науки и вообще рационального

подхода к миру — П.Фейерабенда, объявившего сциентизм «рациофашизмом», а

«нездоровый альянс науки и рационализма» — источником «империалистического

шовинизма науки». Он пишет: «Отделение государства от церкви должно быть

дополнено отделением государства от науки — этого наиболее современного,

наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института.

Такое отделение — наш единственный шанс достичь того гуманизма, на который

мы способны, но который никогда не достигали».

В действительности же, как, очевидно, понимает читатель, проблема,

которая возникла перед наукой и обществом в целом, не может быть решена с

позиций антисциентизма, предлагающего наложить табу на пользование научной

рациональностью. Единственно разумное решение состоит в том, чтобы

совершенствовать саму научную рациональность и осуществлять переход к

такому ее типу, который в оптимальной степени соответствовал бы

социокультурным и экологическим реалиям конца XX в.

Как показал В.С.Степин, в историческом развитии науки, начиная с XVII

столетия, возникли последовательно три типа научной рациональности,

характеризующихся различной глубиной рефлексии по отношению к самой научной

деятельности2.

Классический тип научной рациональности (XVII—XVIII вв.) исходил из

того, что при теоретическом объяснении и описании объекта надо

абстрагироваться от всего, что относится к субъекту (исследователю),

применяемым им средствами и совершаемым операциям. Такая элиминация

рассматривалась как необходимое условие получения объективно-истинного

знания о мире. Конечно, и на этом этапе стратегия исследования, а в

значительной степени и его результата были детерминированы присущими данной

эпохе мировоззренческими установками и ценностными ориентациями.

Освободиться от этого ученому не дано, хотя наука XVII—XVIII вв. и

стремилась к этому. Отметим, что на уровне развития естествознания (да и

обществозна-ния) того времени, при лидерстве механики и редуцировании к

механической картине мира всего добытого физикой, химией, биологией,

социальными науками, при преобладании в качест-ве объектов исследования

простых систем такое стремление было, с одной стороны, в значительной

степени реализуемым, а с другой — не оказывало заметного отрицательного

воздействия на результаты научных поисков. И хотя в конце XVIII — первой

половине XIX в. механическая картина мира утрачивает статус общенаучной и

намечается переход к новому состоянию естествознания, очерченный выше общий

стиль мышления ученого и тип научной рациональности сохраняются.

Положение принципиально меняется в связи со становлением так

называемого неклассического естествознания (конец XIX — середина XX в.).

Формируется неклассический тип научной рациональности, который уже

учитывает зависимость результатов исследования от характера тех средств, к

которым прибегает ученый (в особенности в случаях эксперимента), и от

специфики тех операций, которым подвергается изучаемый объект. Что же

касается самого субъекта и тех внутринаучных и социальных ценностей и

целей, которые его характеризуют, то все это по-прежнему выносится за

скобку, не находит отражения в описании и объяснении изученного.

И наконец, на наших глазах (в последней трети двадцатого века)

происходит рождение новой, постнеклассической науки, для которой характерны

такие взаимосвязанные черты, как исследование сверхсложных,

саморазвивающихся систем и меж-дисциплинарность этих исследований. Такому

состоянию и тенденциям развития современной науки соответствует пост-

неклассический тип научной рациональности, рассматривающий деятельность

ученого в более широком поле: теперь уже учитывается соотнесенность

получаемых знаний об объекте не только с исследовательскими средствами и

операциями, но и с ценностно-целевой (как внутринаучной, так и вненаучной,

социальной) ориентацией ученого.

Чрезвычайно важно подчеркнуть особую значимость этого типа научной

рациональности в развитии современного общества. Ведь вопреки мнению

крайних антисциенистов, видящих в науке злого демона, способного погубить

цивилизацию, выход из сегодняшней экологической и социокультурной ситуации,

очевидно, «состоит не в отказе от научно-технического развития, а в

придании ему гуманистического измерения, что, в свою очередь, ставит

проблему нового типа научной рациональности, включающей в себя в явном виде

гуманистические ориентиры и ценности».

38.Социальные системы: понятие, сущностные характеристики

Возможны два подхода к определению социальной системы.

При одном из них социальная система рассматривается как упорядоченность

и целостность множества индивидов и групп индивидов. Такое определение

дается по аналогии с определением системы вообще как «комплекса элементов,

находящихся во взаимодействии», как формулировал Л.Берталан-фи, один из

основоположников «общей теории систем». При таком подходе взаимодействие

превращается в прилагательное, что явно не учитывает специфику социальных

систем и роль в них общественных отношений.

Но возможен и другой подход, при котором за исходную точку принимается

рассмотрение социального в качестве одной из основных форм движения

материи. В таком случае социальная форма движения материи предстает перед

нами как глобальная социальная система. А что же фиксируется в общепринятых

названиях основных форм движения материи? В них зафиксирована специфика

присущего данной форме типа взаимодействия (например, специфическим типом

биологического взаимодействия выступает обмен веществ). В то же время

качественные границы между формами движения материи определяются по их

материальному носителю (макротело, атом, электрон, биосистема, социальный

коллектив и т.д.). Таким образом, традиционный подход к определению системы

в принципе не наруша-- ется, поскольку и «носитель» и «взаимодействие» в

нем присутствуют, изменяется лишь их логическое положение в понятийном

пространстве, что, на наш взгляд, позволяет лучше понять место человека в

сложной сети общественных отношений, именуемых социальной системой'.

При таком подходе в порядке рабочего определения можно сказать, что

социальная система есть упорядоченная, самоуправляемая целостность

множества разнообразных общественных отношений, носителем которых является

индивид и те социальные группы, в которые он включен. Каковы же в таком

случае характерные черты социальной системы?

Во-первых, из этого определения следует, что существует значительное

многообразие социальных систем, ибо индивид включен в различные

общественные группы, большие и малые (планетарное сообщество людей,

общество в пределах данной страны, класс, нация, семья и т.д.). Коль скоро

это так, то общество в целом как система приобретает сверхсложный и

иерархический характер: в нем можно выделить различные уровни, — в виде

подсистем, подподсистем и т.д., — которые связаны между собой

соподчинительными линиями, не говоря уже о подчинении каждого из них

импульсам и командам, исходящим от системы в целом. В то же время надо

учитывать, что внутрисистемная иерархичность не абсолютна, а относительна.

Каждая подсистема, каждый уровень социальной системы одновременно и не

иерархичен, т.е. обладает известной степенью автономии, что I отнюдь не

ослабляет систему в целом, но, напротив, усиливает ее: позволяет более

гибко и оперативно отвечать на поступающие извне сигналы, не перегружать

верхние уровни системы такими функциями и реакциями, с которыми вполне

могут справиться низлежащие уровни целостности.

Во-вторых, из этого определения следует, что поскольку в лице

социальных систем мы имеем целостность, то главное в системах — это их

интегративное качество, не свойственное образующим их частям и компонентам,

но присущее системе в целом. Благодаря этому качеству обеспечивается

относительно самостоятельное, обособленное существование и функционирование

системы. Между целостностью системы и ее интегративным, сплачивающим всю

систему качеством, прослеживается диалектическая взаимосвязь: интегративное

качество генерируется в процессе становления системы целостностью и в то же

время выступает гарантом данной целостности, в том числе за счет

преобразования компонентов системы соответственно природе системы в целом.

Такая интеграция становится возможной благодаря наличию в системе

системообразующего компонента, «притягивающего» к себе все другие

компоненты и создающего то самое единое поле тяготения, которое и позволяет

множеству стать целостностью.

В-третьих, из этого определения следует, что человек является

универсальным компонентом социальных систем, он непремен-но включен в

каждую из них, начиная с общества в целом и кончая семьей. Появившись на

свет, человек сразу же оказывается включенным в сложившуюся в данном

обществе систему отношений, и прежде, чем он станет их носителем и даже

сумеет оказать на нее преобразующее воздействие, сам должен ;

вписаться в нее. Социализация индивида по сути дела есть его адаптация

к существующей системе, она предшествует его попыткам адаптировать саму

систему к своим потребностям и интересам.

В-четвертых, из этого определения следует, что социальные системы

относятся к разряду самоуправляемых. Эта черта характеризует только

высокоорганизованные целостные системы, как природные и

естественноисторические (биологические и социальные), так и искусственные

(автоматизированные машины). Сама же способность к саморегулированию и

саморазвитию предполагает наличие в каждой из подобных систем специальных

подсистем управления в виде определенных механизмов, органов и институтов.

Роль этой подсистемы чрезвычайно важна — именно она обеспечивает интеграцию

всех компонентов системы, их согласованное действие. А если мы вспомним,

что индивид, социальная группа, общество в целом всегда действуют

целенаправленно, то значимость подсистемы управления станет еще зримей. Мы

часто слышим выражение: «Система работает в разнос», т.е. саморазрушается.

Когда такое становится возможным? Очевидно, тогда, когда начинает давать

сбои, а то и вовсе выходит из строя, подсистема управления, вследствие чего

наступает рассогласование в действиях компонентов системы. В частности,

грандиозные издержки, которые терпит общество в период своего

революционного преобразования, во многом связаны с тем, что образуется

временной разрыв между сломом старой системы управления и созданием новой.

КОМПОНЕНТЫ СОЦИАЛЬНЫХ СИСТЕМ

Общественный организм есть множество сложных структур, каждая из

которых представляет собой не просто совокупность, набор определенных

компонентов, но их целостность. Классификация этого множества очень важна

для постижения сущности социума и в то же время крайне затруднена в связи с

тем, что множество это весьма солидно по своей величине.

Нам представляется, что в основу данной классификации могут быть

положены соображения Э.С.Маркаряна, предложившего рассмотреть эту проблему

с трех качественно различных точек зрения: «I. С точки зрения субъекта

деятельности, отвечающего на вопрос: кто действует? 2. С точки зрения

участка приложения деятельности, позволяющей установить, на что направлена

человеческая деятельность. 3. С точки зрения способа деятельности,

призванной ответить на вопрос: как, каким образом осуществляется

человеческая деятельность и образуется ее совокупный эффект?».

Как выглядит в таком случае каждый из основных срезов социума (назовем

их субъективно-деятельностным, функциональным и социокультурным)?

1. Субъективно -деятельностный срез («кто действует?»), компонентами

которого в любом случае являются люди» ибо в обществе никаких других

субъектов деятельности быть не может.

Люди же в качестве таковых выступают в двух вариантах: а) как индивиды,

причем индивидуальность действия, его относительная автономность выражены

тем рельефней, чем больше развиты в человеке личностные характеристики

(нравственная осознанность своей позиции, понимание общественной

необходимости и значимости своей деятельности и т.д.); б) как объединения

индивидов в виде больших (этнос, социальный класс, или слой внутри него) и

малых (семья, первичный трудовой или учебный коллектив) социальных групп,

хотя возможны объединения и вне этих группировок (например, политические

партии, армия).

2. Функциональный срез («на что направлена человеческая

деятельность?»), позволяющий выявить основные сферы приложения социально

значимой активности. С учетом и биофизиологических и общественных

потребностей человека обычно выделяют такие основные сферы деятельности:

экономика, транспорт и связь, воспитание, образование, наука, управление,

оборона, здравоохранение, искусство, в современном обществе к ним,

очевидно, следует отнести и сферу экологии, а также сферу с условным

названием «информатика», имея под ней ввиду не только информационно-

компьютерное обеспечение всех остальных сфер человеческой деятельности, но

и отрасль так называемых средств массовой информации.

3. Социокультурный срез («каким образом осуществляется деятельность?»),

обнажающий средства и механизмы эффективного функционирования общества как

целостной системы. Давая такое определение среза, мы учитываем, что в

основном (в особенности в условиях современной волны цивилизации)

человеческая деятельность осуществляется внебиологическими, общественно

приобретенными, т.е. социокультурными по своей природе средствами и

механизмами. К ним относятся феномены, казалось бы очень далекие друг от

друга по своему конкретному происхождению, по своему субстрату, диапазону

применимости и т.д.: средства материального производства и сознание,

общественные учреждения типа государства и социально-психологические

традиции, язык и жилище.

И все же рассмотрение основных срезов социума, на наш взгляд, будет

неполным, если вне поля зрения останется еще один важный срез —

социоструктурный, позволяющий продолжить и углубить анализ и субъекта

деятельности, и средств-механизмов деятельности. Дело в том, что общество

обладает сверх сложной социальной, в узком смысле слова, структурой, внутри

которой можно выделить как наиболее значимые следующие подсистемы; классово-

стратификационную (классы основные и неосновные, большие слои внутри

классов, сословия, страты), социально-этническую (родо-племенные

объединения, народности, нации), демографическую (половозрастная структура

населения, соотношение самодеятельного и нетрудоспособного населения,

соотносительная характеристика здоровья населения), поселенческую (селяне и

горожане), профессионально-образовательную (деление индивидов на работников

физического и умственного труда, их образовательный уровень, место в

профессиональном разделении труда).

Накладывая социоструктурный срез общества на три ранее рассмотренных,

мы получаем возможность подключить к характеристике субъекта деятельности

координаты, связанные с его принадлежностью к совершенно определенным

классово-стратификационным, этническим, демографическим, поселенческим,

профессионально-образовательным группировкам. Возрастают наши возможности

более дифференцированного анализа как сфер, так и способов деятельности в

ракурсе их вписанности в конкретные социальные подструктуры. Так, например,

сферы здравоохранения и образования заведомо будут выглядеть по-разному в

зависимости оттого поселенческого контекста, в котором нам предстоит их

рассмотреть.

Несмотря на то, что структуры систем различаются между собой не только

количественно, но и принципиально, качественно, до сих пор отсутствует

сколько-нибудь стройная, а тем более завершенная, типология социальных

систем по этому признаку. В связи с этим правомерно предложение Н.Яхиела

(Болгария) выделить внутри класса социальных систем системы, обладающие

«социологической структурой». Под последней имеется ввиду такая структура,

которая включает в себя те компоненты и отношения, которые необходимы и

достаточны для функционирования общества как саморазвивающейся и

саморегулирующейся системы. К таким системам относятся общество в целом,

каждая из конкретных общественно-экономических формаций, поселенческие

структуры (город и деревня)'. Пожалуй, на этом можно и подвести черту, ибо

даже такая система как экономика при всей своей значимости не обладает

подобной «социологической структурой».

СОЦИАЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ: ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ

Анализ социальных систем, проведенный выше, носил по преимуществу

структурно-компонентный характер. При всей своей важности он позволяет

понять из чего состоит система, и в гораздо меньшей степени — какова ее

целевая установка и что должна делать система для реализации этой цели.

Поэтому структурно-компонентный анализ социальной системы должен быть

дополнен анализом функциональным, а последний, в свою очередь, предварен

рассмотрением взаимодействия системы со своей средой, ибо только из этого

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20